Кто остался под холмом

Буслаев захватил на кухне нож. Он, должно быть, сошел с ума, подумала Кира, обрабатывая порезы мальчика, вне всякого сомнения, он сошел с ума; тоненькая нить накалилась, лопнула, и остатки света померкли в его голове. «Имперский кофейный гешефт! – выкрикивал Буслаев – Имперский кофейный гешефт!» Федя не понимал ни слова в этой галиматье, но Кира поняла.

Он успел дважды полоснуть мальчика ножом.

Федя совершенно обезумел от страха и боли. На тумбе поблескивала стеклянная подставка для ароматических свечей, и этой подставкой он, защищаясь, ударил отца.

Нож у Буслаева выпал, звякнул по полу, и Федя колотил куда попало ножом, а может быть, подставкой, пока на крики мужа не прибежала Лидия.

– О-о-на меня за-а лицо схва-атила. Бо-ольно!

Остановиться Федя уже не мог.

Одна из ароматических свечей отлетела к окну, но не погасла. Золотое семечко коснулось шторы, и волшебный бобовый стебель в два счета пророс до потолка.

Потом он бежал, падал и снова бежал, подвывая от ужаса, пытаясь вспомнить путь к ее дому, ломился сквозь колючие заросли и вдруг каким-то чудом оказался там, где нужно. Он искал единственного человека, которого любил, – не потому, что надеялся спастись, а инстинктивно, точно пес, перед смертью ползущий к хозяину.

Он и был уверен, что умирает. Из него отовсюду текла кровь, а за спиной кричали, потому что он сделал ужасное, и теперь его повесят.

– У! У-у-у! У-у!

– Тебя никто не повесит, – тихо, но внятно сказала Кира. – Треуголкой Наполеона тебе клянусь. Она, между прочим, золотом расшита и хранится в соборе Парижской Богоматери, под стеклянным колпаком, а снизу мыши роют подкоп, потому что их король пожелал соткать золотую мантию.

Ахинея возымела действие: Федя перестал выть и только таращился на нее из-под пледа, подергиваясь, словно его время от времени било током, – жалкий, страшный и нелепый.

– Вот так и сиди, – сказала Кира. – Никуда не уходи. Дверь не открывать ни одной живой душе, даже если будут очень громко колошматить. Обещаешь?

Он кивнул.

4

Веру разбудил кот.

Старческий сон хрупок, как лед на осенней луже, но накануне вечером она развела горячей водой порошок, тошнотворную химическую малину, выпила и провалилась в глубокое осиновое дупло, в жерло древесное, выстланное на дне сухими листьями, где в анабиозе можно провести месяц, а то и долгую зиму.

Посреди зимы пришел Дуся. Острыми своими когтями терпеливо выцарапывал ее, как ягуар черепаху из панциря, пока Вера Павловна не открыла глаза.

– Очумел?

Кот молча смотрел на нее. В дверь настойчиво стучали.

На крыльце стояла Гурьянова, запыхавшаяся, словно бежала кросс. Щеки горели лихорадочным румянцем. Шишигина ни капли не удивилась бы ее пробежкам в ночи, но к чему будить старую больную женщину?

– Кира Михайловна? – Она принюхалась и обеспокоенно завертела головой. – Мы что, горим?

– Потом, все потом, – нервно сказала Кира. – Одевайтесь.

– К чему это?

– Одевайтесь, – повторила Кира. – Скорее, умоляю вас!

Вера Павловна подалась ближе, вгляделась в ее лицо и больше ни о чем не спрашивала.

Сначала казалось, что Гурьянова ведет ее к себе, но та, оглядевшись, повернула направо, к дому фотографа. Пока она возилась с ключом, Шишигина наконец рассмотрела, где горит.

– Это у Буслаевых? – изумленно спросила она.

Гурьянова коротко взглянула на нее и толкнула калитку.

Когда они вышли к белеющему в темноте кирпичному сараю, старуха начала догадываться, в чем дело.

– Боже мой… Вы нашли, где он спрятал трупы!

Однако внутри ничем не пахло. Кира откинула крышку люка, зацепила скобой за настенный крюк, и Вера Павловна подслеповато сощурилась над тускло освещенным провалом.

Тело лежало, вытянувшись перпендикулярно ступенькам, ногами к стене. Вместо головы бугрился мешок, который ни на секунду не помешал ей понять, кто это там внизу.

– Он мертвый, – сказала Кира. Явная абсурдность этого комментария показалась Шишигиной в некотором роде созвучной происходящему.

– Почему он мертвый? – спросила она, не отрывая взгляда от трупа.

– Из-за меня.

– А! – сказала старуха.

– Это он… Не Герман! Он.

– А! – повторила Шишигина.

– Федя Буслаев убил обоих родителей и сбежал, он прячется в моем доме. Отец его избивал… не важно, это все после, потом. Я вот что собираюсь сделать, Вера Павловна…

И Гурьянова объяснила, что именно. Когда она закончила, Шишигина посмотрела на нее так, словно увидела впервые.

– Я тело не могу вытащить, – отрывисто сказала та. – Должна была сразу предусмотреть… Идиотка! Одной не получается, а нужно быстро, пока… Они спохватятся, начнут искать, может быть, не сразу, но у меня в запасе не больше пары часов.

– У нас в запасе не больше пары часов… – эхом отозвалась старуха.

– Я пробовала поднять его… К тому же окоченение. Бревно, понимаете?.. На спину не взгромоздишь, сваливается…

Вера Павловна подняла голову, надеясь обнаружить под потолком балку. Балки не было. Обе женщины одновременно посмотрели на крюк.

– Веревка нужна…

– Веревка есть, – коротко сказала Гурьянова.