Кто остался под холмом

– Слушайте, вы! – прохрипела Шишигина, когда мешок с опавшими углами, похожими на собачьи уши, наконец показался над люком. – Меня чрезвычайно занимает один вопрос…

– Сковородой, – глухо отозвались снизу. Голос Гурьяновой был неузнаваем.

– Оставьте эти подробности при себе! Меня интересуют вовсе не они.

Володя Карнаухов короткими рывками прорастал из погреба, уже начиная понемногу клониться вперед. Шишигина тянула веревку в такт толчкам. Если бы не Гурьянова, отыскавшая две пары толстых рабочих рукавиц, она давно ободрала бы до крови ладони.

– Натяните и держите!

Кира выбралась из погреба, тяжело дыша, уставилась на Шишигину и диковато усмехнулась.

– Не вздумайте истерику, – предупредила старуха.

– Да нет… Истерика – нет… Вы сейчас вылитый репинский бурлак… Третий, с повязкой.

Она обхватила тело под мышками, как будто собираясь танцевать с неуклюжим увальнем, и вытащила наружу. Карнаухов провез ногами в кедах по краю люка и повалился на пол, как манекен. Вера Павловна осела на подвернувшуюся коробку. Господи, твоя воля… Не лечь бы рядом с мерзавцем… свинью жирную не подкинуть Гурьяновой…

– Теперь до обрыва, – выдохнула та, упираясь ладонями в колени, точно марафонец после изнурительного забега, – а дальше просто. Вниз скатить… Я сама, вы наверху.

– Глупости! – отрезала Шишигина.

– Не глупости… Если кто-то появится, отвлечете.

– Дальновидно! А через борт его переваливать – как? Лодка ваша опрокинется… Вплавь его тогда отбуксируете или у вас и на этот случай имеется план?

Вдоль обрыва они шли, не скрываясь, потому что бежать пригнувшись и тащить тело оказалось невозможно. Кира бормотала в никуда, что Карнаухов потяжелел вдвое, ее никто не предупреждал, что люди после смерти набирают вес, наоборот, душа отлетает, а в ней около двадцати, кажется, грамм или чуть больше… Душегуб, кряхтела Шишигина, это не тот, кто губит чужие души, а тот, кто погубил свою, так что вашим двадцати граммам неоткуда взяться в этой дряни, и кстати о дряни, вы мне можете объяснить, откуда эта вонь? Кира неразборчиво отвечала что-то про сгнившую картошку, но Вера Павловна уже перестала ее слушать и только считала шаги. Когда они синхронизировали движения, идти стало легче, но она все равно выбивалась из сил, то ли дело Гурьянова, киборг в обличье женщины, трудно поверить, что щуплый Карнаухов едва не убил ее.

Они на удивление быстро добрались до утоптанной площадки за гурьяновским садом. От дома Буслаева медленно тянулся к лесу черно-серый дым, белые пятна от фонарей метались среди деревьев. Почти все окна горели желтым, откуда-то долетал командный голос, героический и раскатистый, каким обыкновенно отдают распоряжения исключительные болваны.

– Это за Федей, – встревоженно сказала Кира. – Поисковые отряды, наверное.

– Какие к херам поисковые отряды, – грубо сказала Шишигина. – Поорут, поохают с бабами и разойдутся по домам, всем завтра на работу. Делать им больше нечего, как ловить дурака. Вы еще скажите, что за его голову объявят награду.

– Завражный может…

– Пожалуй… Но вот что: вам претит кощунственное обращение с покойниками?

– Вы о чем? – не поняла Кира.

– Вот об этом.

Шишигина с отвращением пнула сверток. Он медленно покатился по склону, подпрыгивая и оставляя за собой широкий след, но на середине пути засел в песке.

– Оставайтесь тут, – твердо сказала Гурьянова.

Вера Павловна наблюдала, как она спускается: в сумраке были различимы только очертания фигуры, а Карнаухов, стоило отвести от него взгляд, растворился в темноте, и только по вектору движения Гурьяновой можно было определить, где он лежит.

Над неспящей рекой повис болезненный зеленоватый месяц.

Пока Вера Павловна рассматривала его, Гурьянова оказалась внизу. Сверток под ее ногами превратился в тень, и эту тень она, как показалось Шишигиной, без всякого труда перевалила через борт лодки, вытащенной на песок. Согнулась, толкая ее к воде. До Веры Павловны долетел негромкий плеск: Кира принялась выгребать от берега.

Метров через тридцать лодка замедлила ход. Плоский, словно вырезанный из черного картона силуэт вырос над бортом. Стало очень тихо. И вдруг прерывисто затарахтел мотор, взвыл оглушительно, точно вгрызающаяся в древесину бензопила, и лодка, высоко задрав нос, понеслась по реке.

Старуха принюхалась. Руки в какой-то слизи… Фу. Картошка у Германа сгнила, скажите, пожалуйста. Воспитанник у него при жизни сгнил, а не картошка.

Она тщательно вытерла ладони о траву и полезла в карман. В первую секунду испугалась, что выронила сотовый в сарае, но сообразила: дома его забыла в спешке. Телефон до недавнего времени казался ей вещью не обязательной – кроме, конечно, проводных аппаратов. А те сверхпродвинутые устройства, которые приходится отбирать у детей на уроках, – баловство и распущенность. Слежка за Германом показала, что она ошибалась.

И вот опять… Был бы телефон, вызвала бы Щербу на берег.

Вера Павловна крякнула, прикинув расстояние, и заковыляла к школе.