Кто по тебе плачет

Желтый распределительный щит на станции был озвучен словами-надписями: жилой дом, автобаза, производственный корпус, бензоколонка…

Все рубильники были отключены, кроме четырех: электростанция, зимний сад, котельная, водонапорная башня. Среди надписей хотел найти что-нибудь вроде «бойлерной», след отопительной установки, где нагревается вода. Но кроме слова «котельная», ничего «теплого» не видно.

Собирался уже выйти отсюда. Какая-то несуразица вдруг остановила, задержала меня. В карданной колонке не было движения! Генератор не гудел. Но в зале стоял мерный шум работающего двигателя.

Посмотрел в окно. Так и есть: ветряк висел неподвижно всеми своими крыльями. Не было ветра. Даже по лугу в траве не бегали воздушные блики. Что же тогда работает?

Гудел большой генератор. Гудел, хотя к нему нет передачи от привода…

* * *

В башне такая же коллекция кранов, что и в котельной, с теми же табличками. Все краны холодные. Те, что ведут к электростанции зимнему саду, котельной — влажные от росы. Кран «зимний сад» звучит. Слышно, как пульсирует в нем вода.

По винтовой лестнице к баку подниматься не стал. Трубы тянутся к нему стуженые подземным холодом.

* * *

Автолюбителям знакомы эти книги. Нам их вручают в магазине в придачу к автомобилю. Открываешь ее с тем же волнением, что и дверцу новехонькой машины, как вступление в особый увлекательный, правда, не очень понятный мир техники. У меня было две таких книги. Обе я не сумел изучить от корки до корки. Не хватило терпенья вникнуть в мудрую сумятицу послушного металла, нервишек электроники.

В столе нашей комнаты больше десятка подробных описаний машин: от «Нивы» до громадного тяжелого бульдозера, который под навесом ангара кажется еще более громадным и неуместимым под любой крышей. Таким он выглядит уличным, полевым, дорожным: если стоять рядом с ним, а не замечать равнодушно из окна легковушки по дороге на дачу.

Но я взял среди книг только две: одну к автокрану, другую к автопогрузчику.

* * *

В доме уютно стрекочет машинка. Приемники сдвинуты на край длинного стола. В одном из них, я знаю, подсвечено слабым сиянием окошко непроглядной шкалы. Он гудит и потрескивает, алый штрих замер на слове «Москва» или «Новосибирск»… У нее появилось такое хобби: оставлять приемник в томительном ожидании, чем бы она в эти минуты не занималась. Я больше не упрекаю, не отговариваю, не виню. Гуденье становится привычным и, кажется, привычно бесполезным.

Она шьет. Солдатские рубашки ее не устраивают… Приемник потрескивает. Книга лежит на подоконнике, я читаю главу «запуск двигателя, управление машиной». Поселок не догадывается, какая несусветная мысль привела меня к этому автопогрузчику. Я сам еще не верю в то, что начну делать.

— Послушай, может быть это все нелепица? Чья-то глупость? — вдруг спрашивает она.

— Где нелепица? — говорю я, не поднимая глаз от книги.

— Брошенный поселок, брошенное полотно, горячий котел в июне… Чье-нибудь головотяпство, ты не думаешь? И логику тогда искать бесполезно.

Я невольно поворачиваюсь к ней. Она делает наметку на полотне.

— Очень дорогое.

— Ты меня удивляешь. Будто не видел дорогой, нелепицы, никогда не слышал о ней.

— Ну, в таком размахе…

— В размахе? — Она откладывает полотно в насмешливом удивлении. — Ты не видел?

— Я не хозяйственник, не ревизор. Где же я мог видеть?

— А я кто?… Видела, можно сказать, не выходя из дома. В ящике.

— В ящике?

— Ну да, в телевизоре. В нем…

Удивительное дело: мне показалось, мы вместе окинули эту лесную комнату взглядом, словно искали глазами ящик, без которого на свете, кажется, не бывает комнат.

— Ходи по дому, — вроде как ворчала она, — шей, гладь, готовь обед, занимайся чем угодно, живи себе, а он сведения в тебе накапливает, настроения, впечатления разные. Может быть, иногда обратные тому, что хотели сказать…

— И что хотели тебе сказать?

— Хорошее, думаю. Чтобы я не осталась равнодушной. Видела все нелепицы, воевала с ними, как… Но все же размах нелепиц меня удивлял… Урожай, запаханный в землю… То ли везти было не на чем, то ли некуда… В кассе билетов нет, а вагон уходит пустой. Водопровод на большое расстояние. Все чудесно и дорого. Но воды к нему не нашлось. Нет и в начале не было.

Строгая швея наклонилась над полотном, поколдовала что-то гибкими пальцами.

— Спрашивать иногда хотелось: разве не легче, не выгодней прихлопнуть, изменить, отменить, а не каяться вроде самим себе да на себя… Хороший капиталист, наверное, да-авно бы лопнул.

— Ты когда-нибудь говорила с ними, с капиталистами?

— Не попадались.

— Мне один, страшно богатый, австрийский «Датентехникер», сказал: ваши проколы от грандиозности, от небывалого размаха. Не более, чем стертости на подметке великана, идущего напролом.

— Велики стертости, — не согласилась она.

— Размах неогляден… Спутники с плотинами ящик не показывал? — чуть улыбнулся я, но кажется, уколол не желая.

— Тебе в прошлом все нравилось?

Она сказала «в прошлом», не придавая особого значения слову значения, которое ловила в моих словах и теперь не замечает в своих.

— Я не блаженный.