Кто по тебе плачет

— Хочешь, я затоплю камин?

— Мне так нравится, когда из трубы дым… Но затопи вечером.

— Хочешь музыку?

— Нет.

— А кино?

— В доме так тихо и тепло…

У нас очень тихо. За окнами лежит мягкая белая тишина, в сиянии света вечный покой.

— Хочешь мед из ульев?

— Не надо, милый, — она совсем опустила голову. С крыши над самым окном упал мягкий ворох снега, упал в тишину, в мягкое, без единого звука и шелеста.

— Я очень боюсь, — угадал по ее дрогнувшим губам.

— Ты не веришь мне?

— Глупый… мы с тобой навсегда повязаны… А если я умру?

В холоде, пронизывающем как ледяная вода, на миг остановилось мое сердце.

— Ну что ты, — прошептал я. — Невозможно это… Я не дам… невозможно… Ты не сделаешь меня одиноким. Ты не можешь…

Я лег на пол у ее ног.

— Встань, пожалуйста, — попросила она, откладывая на стол вязанье, смешно сдвинув брови. — Я не хочу, чтобы ты лежал на полу. Не разрешаю.

— Пока у тебя такое настроение, — сказал я, подложив руки под голову, — не встану.

— Прости, я больше не буду.

И смотрит на меня с высоты озабоченным и смущенным взглядом, словно подо мной жидкая глина, колючий песок, а не ровный глянцевый паркет, сияющий в бликах.

— Ты за меня так не переживай, — лицемерно сказал я, потому что, кажется, был счастливым от ее переживанья. — У нас дома долго не было второй кровати. Когда подрос, мне стелили на полу. Привычка… Возле тебя и на полу хорошо.

Я вытянулся, показывая всем видом своим, как мне удобно.

— Для этого ты стелил? Ворочая?

— Для тебя, для вас… чтобы топали…

Она посмотрела вокруг, точно в первый раз видела все.

— Твое детство тебе не дает покоя. Вот почему ты строил… Не хватало тебе уюта.

— Мне хватало. Мама из ничего могла. Сухих непродуваемых стен, верно, в хибаре не было. Я часто фантазировал: стану большим, весь дом сложу заново. Из кирпичей, под высоким потолком; железной крышей. Так фантазировал, что мама начала меня готовить в архитекторы. Пошла к одному, а он меня, подростка, на выучку послал к своей художнице по росписи комнат…

— Расскажи.

— Это неинтересно.

— Мне про тебя все интересно, — с мягкой убежденностью возразила она. — Ты работал художником?

— Подмастерьем… Художница комнаты расписывала в домах у влиятельных людей. Рисовала им обои в квартирах, на дачах.

— А не проще купить? — удивилась она.

— Шик не тот… Художница рисовала в одной комнате под ситец, в другой под шелк, в третьей под старинную парчу… Дорогая работа. Каждый цветок от руки, через трафарет. Потом кисточкой оттенки по нему, золотые блики. Вот эти блики я делал… В левой руке палка-муштафель, в другой — кисточка. Опираешь палку в стену, правую руку на палку и целый день от пола до потолка золотые блики… Художница меня хвалила. Хозяйка, жена маршала, хвалила, домработница хвалила… Самого маршала я так и не видел, он после двенадцати ночи приходил… Но вторую квартиру мне делать уже не пришлось.

— Устал?

— Прогнали… В последний день работы у художницы пропала банка с позолотой, обыкновенной бронзовой краской, но в то время очень дефицитной. Вспомнила, как я спрашивал у нее, дорогая краска или не дорогая, чистое золото или нет. Она соврала, что золото настоящее. Поэтому решила: украл я… Мне потом уже припомнилось, как домработница, деревенская тетя, говорила: такой вот позолоткой можно и крест на могилке покрыть…

— Сколько тебе тогда было?

— Тринадцать… А недобрым я стал на все девяносто. Любую позолоту возненавидел.

— Мальчик мой бедный… — отозвалась она.

— Да я что. Маму жалко. Потемнела от обиды.

— Не везло вам, родные мои.

Она так и сказала, родные мои…

— Неужели ничего светлого? — с грустью в голосе положила она вязанье на колени.

— Светлым, как я потом догадался, у нее был я… Сколько лет прошло, а я все вижу во сне материнский дом. Какие бы встречи мне порой ни снились, я вдруг замечаю, что нахожусь в той комнате, единственной в доме… Этого не может быть, говорю себе прямо во сне, и ничего с этим поделать невозможно… Домишки того уже нет. Великаны стоят кирпичные. А в снах моих все он, ее дом.

— Но тебе, наверное, больше везло?

— Время другое, люди, возможности… Конечно, я преуспел. Но, как я понимаю, мне очень везло на друзей. Не потому что много, не бывает их много, не потому что влиятельные… Друг почти незаметен, как друг…

* * *

Утром наш обыкновенный журнальный столик, непонятно, как и почему вдруг удивил меня тем, что на нем ничего нет. На гладкой поверхности ничего нет… В холле стоит журнальный столик, а на нем ничего нет.

На таком столе в доме отдыха лежали обычно письма. Небольшая россыпь каждый день. Все подходили к этому столику, вылавливали, кто мог, для себя конверты, в улыбке чуть поднимали губы, разбегались по углам наедине с конвертами.

Я тоже подходил, но моей фамилии на конвертах никогда не было. Мой друг посверкивал большими очками, смотрел на меня чуть улыбаясь, грустно, ворошил конверты.