Кто помнит о море

— Знаете, что я вам скажу? Человеку на этой земле надо, чтобы все его деяния свершались согласно свидетельствам очевидцев, Посудите сами: стоит ему о чем-нибудь заговорить, как он тут же ссылается на мнение того или другого или приводит слова какого-нибудь авторитетного лица. Ну а предположим, не останется вдруг ни свидетелей, ни очевидцев, на кого же тогда он будет ссылаться? А ведь он по-прежнему будет жаждать, чтобы сердце его оставалось открытой книгой. Но для кого? Предположим, он мог бы сослаться на то, что сам бы подумал и сделал. Но кому об этом сказать? Ибо не стоит обольщаться: даже тогда он не в силах будет изменить своих привычек и захочет следовать прежним правилам. Нечего рассчитывать, что он позволит себе заглянуть в собственную душу. Не ждите от него ничего подобного…

Прервавшись на этом месте, он принялся в тот день внимательно разглядывать все вокруг, словно увидел мою лавку впервые или же пытался оценить ее по достоинству со всем содержимым.

— Понятия не имею, отчего это так, — не замедлил продолжить он.

Затем, постучав себя в грудь, он издал короткий смешок, который сразу же проглотил. Я почувствовал, как на сердце мне легла какая-то тяжесть, словно чья-то рука сдавила его. Я не понимал, что происходит, и не узнавал этого человека; своими двумя парами глаз он как-то странно смотрел на меня, совсем не так, как обычно. Причем каждый глаз выражал что-то свое: один — упрек, другой — лучезарную доброту, третий — насмешку, четвертый — небесную радость.

Человек, который говорит вам такие вещи! Что о нем подумать? Как расценить его? Слова его преследовали меня, хотя я не испытывал ни малейшего желания вспоминать их; и все-таки они внезапно будили меня по ночам, им вторило яростное тявканье. Разгадать его намерения — это все равно что выиграть пари, я отказался от этого, потерпев неудачу в первый же день. И потому просто слушал его, а время шло своим чередом. Под конец он вставал и уходил, каждый раз по рассеянности забыв попрощаться.

Несколько раз я уже готов был обмолвиться о своем затруднительном положении, но что-то останавливало меня: разве сам он не видит этого? — говорил я себе. Увы, он всегда догадывался о моих намерениях, его учетверенный взгляд, становившийся вдруг пустым, непроницаемым, устремлялся куда-то вдаль, давая понять, сколь трудно тронуть его сердце. И я отступался. Моя нужда, будучи вполне приличной, все-таки бросалась в глаза — это как раз то, чего я хотел: чтобы мою бедность видели, но не сострадали ей. Таким образом я оставался хозяином своего положения и мог решать, принимать чью-то помощь или нет.

Со временем приходить он стал все реже и реже, тогда как раньше, без преувеличения, месяцами не давал мне покоя. Он еще появлялся иногда, потом наконец после двух или трех коротких визитов… Вернувшись к своим делам, я ужаснулся, увидев, как быстро пробежало время. Ни один из моих замыслов не доведен до конца! О чем я только думал? Где была моя голова? А между тем я с грустью вспоминал о своем госте. Почему он больше не приходит и почему о нем никто ничего не говорит? Надеялся ли он получить что-то от меня и обманулся в своих ожиданиях? Сколько вопросов, на которые даже сегодня я не могу найти ответа.

Я долго буду помнить слова, сказанные им напоследок:

— Видите чужаков, которые все время ходят мимо? Так вот — они следят за нами! По их виду этого не скажешь, и никто их не остерегается. А потом будем удивляться, почему нам нет покоя по ночам!

Я был уверен, что в последний раз слышу его невыразительный голос. Резко повернувшись, он молча глядел на меня; не знаю отчего, но мне почудилось, будто слова его вонзились в меня, словно холодный нож гильотины. Прежде чем исчезнуть, он оставил мне их как бы в залог или, вернее, как предостережение, над которым у меня еще будет время подумать.

Он ушел, и больше я его не видел. Все было кончено.

* * *

Рост, усиление и количественное увеличение новых сооружений продолжается в атмосфере страха, ибо довольно малейшего шороха на одном из этих сооружений, чтобы он, распространяясь волнами, перекрыл шум десяти тысяч турбореактивных двигателей, работающих на полную мощность одновременно. В своем неуклонном продвижении вперед сооружения уничтожают целые кварталы на своем пути, заглатывая их один за другим, а если, как это порою случается, им приходится по каким-либо причинам откатываться назад, на их месте под солнцем простирается гладкое пространство, заасфальтированное ярко-красным битумом, — это все, что остается от домов и тех, кто населял их. Море, упорствуя, не желает омыть своей волной эти новые берега, унять пожирающий их огонь. Редкие горожане, случайно очутившиеся в тех краях, едва успев бросить взгляд вокруг себя, тут же торопливо удаляются, не оборачиваясь. А ночью… Нет, не стану говорить об этом — это слишком, слишком ужасно!