Кто помнит о море

Нафиса часто отсутствует; часы ожидания равносильны для меня часам агонии. Облегчение, которое приносит ее возвращение, сопровождается жгучим страданием. Походка у нее стала неузнаваемой, непривычно осторожной. Ее не было дома, когда сегодня утром взлетело на воздух несколько сооружений, и вернулась она только через час. Довольный ее возвращением и не требуя большего — ведь только что я говорил себе: «Она вернется в лучшем случае завтра, а то и дня через два», — я ни о чем ее не спрашивал. Любое замечание с моей стороны было бы просто неуместным. Она снова принялась за хозяйство, брошенное на произвол судьбы, жизнь продолжалась.

Представьте себе мое удивление, когда минуту спустя, собираясь ей что-то сказать, я не нашел ее! Меня снова одолевают сомнения, хотя я уже успел привыкнуть к таким крутым поворотам. Пытаясь избавиться от внезапно окруживших меня призраков, я, следуя зову, исполненному неизъяснимой надеждой, который доносится ко мне из города, оставляю детей соседям и тоже выхожу. Снаружи тот же зов слышится мне сквозь непроницаемую толщу безучастных стен. Остается одно: идти неуклонно к тому месту, откуда он доносится. Я сворачиваю на одну улицу, потом на другую… Ориентируюсь по голосу и надеюсь дойти до места, прежде чем он умолкнет. Иду я между стен уже довольно долго, не пропускаю ни малейшего изгиба, иногда возвращаюсь назад, но, похоже, ничуть не приблизился к цели. В некоторых местах стены расступаются передо мной, словно пред сновидением, чтобы затем за ближайшим поворотом загнать меня в тупик. Они свирепствуют, не зная ни правил, ни закона, ни человечности, на них нет управы. А зов в лабиринте звучит не умолкая. Может, это Нафиса обращает ко мне свою мольбу или песню. При этой мысли сердце у меня екает: быть того не может, я наверняка ошибаюсь, Но все-таки тороплюсь. Бегу, кружу по этим узким проходам. Дневной свет померк, укрылся в темных гротах. Возвратится ли он к нам завтра вместе с жизнью? Я ношусь из одного прохода в другой часами и не знаю толком, сколько прошло времени. Кто из нас бежит быстрее, я или оно? Отстал ли я на десять, сто, на тысячу лет? Или забежал вперед? А эти стены — враги или их сообщники. Они хотят, чтобы я поверил в то, будто они охраняют меня. Как бы не так! А мы-то положились на них в деле своей безопасности, своего комфорта, своего счастья, наконец! Мы понадеялись на их добросовестность! Они это знают и заставляют нас расплачиваться за это, когда им вздумается. Теперь я в их власти. Зажатый ими со всех сторон или отторгнутый, я уже не думаю о том, кто выйдет победителем из этой схватки. Один лишь неискоренимый инстинкт подсказывает мне: надо идти вперед, быстрее, как можно быстрее; в голове у меня нет других мыслей, я не желаю думать ни о чем другом. Но, похоже, таким же точно инстинктом обладают и они, то закручиваясь вокруг меня, то делая неожиданные изгибы, чтобы обойти меня с тыла, окончательно запутать меня. Я могу заблудиться и забыть о влекущей меня цели, я и так уже свернул с намеченного пути. Ловкость у них поистине адская, эта игра в прятки превосходит человеческие силы. И всюду мумии, которые, как только я поравняюсь с ними, падают лицом в землю; просто чудо, что меня еще ни разу не придавило. Миновав их, я стараюсь больше не думать о них и бегу что есть духу. Теперь у меня нет даже возможности вернуться назад; обратный путь отрезан, и я боюсь одного: стать похожим на них после нескольких дней такого бега. Ведь они этого как раз и хотели, потому что зов, который я слышал, исходил от мумий, теперь это ясно. Зачем я уступил своему порыву? — с досадой думал я. Пройдет несколько дней, и кто обо мне вспомнит? Мумии так и падают одна за другой, еще и еще, в воздухе пахнет бойней, разложившимся камнем, этим запахом пропитано все. Я не знаю, как избежать новой опасности, нависшей над моей головой, я не мог этого предвидеть и не умею защитить себя. Меня душит нестерпимая ненависть к этим чужакам, проникшим в наш город якобы с целью оказать помощь в деле поддержания порядка. Остается одно: бежать, бежать. Сколько времени я еще могу выдержать? Наступит момент, когда силы покинут меня или же я завою как дикий зверь. Люди все попрятались, забились в норы, не хотят выходить на улицу. Ждут, когда меня прикончат, и, конечно, следят за каждым моим шагом сквозь щели, а я тем временем испытываю невыносимые муки за то лишь, что поверил в чей-то зов.

— Думаете, меня одного надули? — кричу я им. — Нас всех надули, одурачили, загнали в угол!