Кто сказал: "Война"? (СИ)

Зеленщица тараторила так, что и слова не вставишь, пришлось поблагодарить и уйти искать новостей в другом месте. Но в другом и в третьем все повторилось: голоса, журчащие ручьем на перекатах, гулкие, как пчелиный рой или шепотки, подобные ветру в лесу, тут же смолкали, стоило подойти ближе. А встречные старались отвести глаза или улыбаться, тыча в нос своим товаром, будто и не они только что обсуждали что-то важное и волнующее. Нет, не о гуляниях и танцах гудел в это утро нижний Орбин, не о влюбленных, возжелавших заключить союз именно сегодня, и не о званых обедах, которые придется готовить для господ — о радостях и торжественных приготовлениях болтают не так, совсем не так… Так шепчутся о дурных знамениях и постыдных тайнах, причем таких, о которых в присутствии славных господ лучше не вспоминать.

А ведь день Любви Творящей — любимый женский праздник в Орбине! К нему готовятся чуть ли не за месяц…так что же должно было случиться, чтобы об этом все вдруг забыли? Конечно, Нарайн в первую очередь думал о Салеме: вдруг весь переполох из-за нее? Пропала или пострадала девица одного из знатнейших родов — такая новость вмиг бы всколыхнула город. Вдруг именно об этом и шепчется рынок? Воображение тут же начало подкидывать картины одна страшнее другой… нет, так невозможно, надо спросить кого-нибудь напрямую: что слышно в городе о дочке славнейшего Вейза? Нарайн даже выбрал верткого и ушлого разносчика сластей из местных: он-то наверняка должен знать все подробности. Но только направился к нему, как кто-то сзади схватил за локоть.

— Славный Нарайн Орс?

Нарайн резко повернулся, но, еще не успев увидеть, узнал голос: Дара, чернявая бродяжка Дара, их бывшая невольница-посудомойка.

Дара была лет на десять старше Нарайна и откуда взялась в доме, он точно не знал, но слуги болтали, что младенцем ее подбросили люди дороги — племя бродяг, кочующее по Умгарии, известное песнями, плясками да ярморочным колдовством. Дара была девчонкой веселой и доброй, а как выросла — превратилась в настоящую красавицу, хоть и смуглую, как головешка. Но при этом так и осталась ленивой неумехой, годной только мыть полы и чистить сковороды. Потому отец, когда узнал, что один из садовников Вечноцветущей влюбился в нее без памяти и собирает деньги на выкуп — просто подарил ему девчонку. А девчонка добро помнила: до сих пор считала себя обязанной.

В этот раз Дара была хмурой, озабоченной, даже испуганной, что совсем на нее не походило.

— Идем со мной, славный. Нельзя тебе тут! — и потянула прочь с площади. — Скорее идем, скорее, не ровен час узнает кто и донесет!

— Дара? Что случилось? — он перехватил ее руку, сжал. — Что ты знаешь? Ну, говори!

Если ей что-то известно, то он хотел знать это прямо сейчас. Но Дара только глазищи вытаращила и, прикрыв его рот ладонью, прошептала скороговоркой:

— Помолчи пока! Вот спрячу тебя — тогда и расскажу.

Она так упорно и уверенно тянула его за рукав, что он поддался и пошел следом, по дороге пытаясь сообразить, что же произошло? В городе уже могли знать, что пропала дочка славнейшего Вейза, но Дара-то боялась за него! Неужели кто-то все-таки узнал про их побег? Кто? Как? Да если и узнали, это не преступление, отчего же так пугаться-то!.. Когда же она остановится и все объяснит?!

А Дара все шла и шла, петляя по площади, заглядывала в каждый угол и закуток, и приговаривала: «нет, тут слишком приметно», «нет, слишком укромно», «мешки… и что златокудрому делать среди мешков с овощами? Нет». Никакое место ей не годилось, пока не попалась скамья. Обычная каменная скамейка с сидением из почерневшего от времени дерева, каких полно в центральной части Орбина, она стояла чуть поодаль от торговых рядов, была совершенно на виду, но никому не мешала: удобное место, чтобы передохнуть, съесть купленное с лотка лакомство или попить чего-нибудь освежающего.

Увидев скамью, Дара тотчас заспешила к ней.

— Тут садись, славный. И не прячемся, и не на виду… и лента у тебя простецкая, неприметная — хорошо это. Спиной к базару не узнают. — Она толкнула его на сидение, а сама плюхнула рядом свою корзинку и начала в ней копаться, поочередно вынимая и раскладывая перед ним кулечки, свертки и коробочки. — Я на рынок травки принесла, ароматные и лечебные. Мой-то знает, как с травками надо, а я приторговываю… Так ты смотри, будто купить думаешь, а я говорить буду.

Поди пойми, что затеяла? Но Нарайн послушался, начал разглядывать товар. Пусть Дара делает, что хочет, лишь бы рассказала наконец, что же такое произошло!

— Горе у нас, славный Нарайн… беда, — начала Дара, улыбаясь так сладко, словно не о какой-то беде говорила, а в самом деле собралась всучить ему все свое добро. — Твоих-то сегодня утром, еще до свету, каратели забрали. Господина Озавира, говорят, судить будут.

— Кого забрали?..

В мыслях была только Салема, поэтому слова ее показались неудачной шуткой: скользнули — и осыпались. А он продолжал как ни в чем не бывало таращиться на разложенные по кулечкам фенхель и розмарин. Но прошел миг, другой — и смысл начал доходить.