Кто сказал: "Война"? (СИ)

Гайяри собрался возмутиться, даже воздуха набрал, но Айсинар не позволил, продолжил сам:

— Не спорь, мальчик, так надо. Славнейший Геленн увозит из города семью, это его право. Ты же и сам наверняка хотел бы знать, что мать и сестра в безопасности, правда? Вот и должен их проводить. Ты же понимаешь, у отца другая миссия, он с вами не поедет, а дать больше охраны я не могу. Вот только тебя отпустить… но ты лучше любой охраны, так?

На середине этой речи юный Вейз опустил голову — не зная его, можно было подумать, что застыдился — но когда Айсинар закончил, снова посмотрел в глаза и ответил:

— Хорошо. Раз ты приказываешь, я поеду. Но, Айсинар, я вернусь…

Айсинар… второй раз за все время Гайяри назвал его по имени.

Первый — разве это забудешь? — был в тот день, когда гонец принес вести о начале войны. Армия Булатного пошла в наступление по всему фронту. Приграничные отряды вступили в бой и успешно держат оборону — так сказал молоденький каратель, чуть не загнавший коня у ворот Орбина. Правда, пока он добирался, «успешную оборону» умгары смяли и успели значительно продвинуться вглубь страны.

Гайяри тогда вот так же в глаза смотрел и повторял: «Айсинар, я буду с тобой, что бы ни случилось. Мы победим, иначе и быть не может. Мы всегда побеждаем». Айсинару было страшно, а Гайяри — нет. Ничем этого демона бездны не напугаешь… Тогда казалось, это от наивности, оттого, что все его представления о войне из книжек да уроков в семинарии.

Теперь Айсинар понял, что и сам он недалеко ушел: те же книжки, те же уроки — вот и все, что он когда-либо знал о том, как воевать и побеждать. До войны Гайяри сражался всерьез хотя бы на арене, у Айсинара и того опыта не было. Что ж… теперь он появился, но не принес с собой ни силы, ни уверенности, ни победы.

— …я только провожу мать и вернусь. И останусь с тобой до самого конца. Вместе мы победим.

— Да, Гайи, так и будет, — тихо ответил Айсинар. И обнял, крепко прижал к себе мальчишку, сгребая пальцами его золотистые кудри.

Небо за окном уже просветлело, и первые лучи утреннего солнца озарили горизонт.

***

Лучи утреннего солнца озарили горизонт, и лагерь начал просыпаться, наполняясь звуками: сначала перекличка часовых, конское ржание, звон котлов и плеск воды у кухарей, потом возня и ленивые перебранки в палатках дружинников.

Кнезич Ярмил тоже не стал разлеживаться. Да и как тут разлежишься? Дощатая походная койка мягкостью перины не побалует. И то, что жесткая — не беда, к жесткому он привык, так для спины полезнее. Хуже, что узкая — не развернуться. Будто специально его, калеку, пытать: пришлось лежать всю ночь в одной позе согнувшись… на хороший глубокий сон и надеяться не стоило. То по нескольку дней в седле, то ночевки на голой земле под конским боком, а теперь еще это ложе страдания… Но если кто-то надеялся, что он не выдержит, заскулит и отползет, как побитый пес — он надеялся зря. Перетерпит, научится и привыкнет. А если в конце концов умрет — то и пусть. Все равно это лучше, чем быть заколотым за ненадобностью или заживо похороненным где-нибудь в дальнем остроге.

Ярмил сел в постели и принялся растирать покалеченную ногу. Медленно, очень медленно к мышцам начала возвращаться подвижность, но кости продолжали ныть как и прежде. Не получалось у него так, как у Озавира. Вроде все делал правильно, а не выходило…

Златокудрый чужестранец казался хлипким, умгары над такими посмеиваются, жалеют; и руки у него были нежные, тонкие, только палочку для письма да кисточку держать. Но когда этот «слабак» разминал его тело, Ярмил заливался слезами, едва сдерживался, чтобы не кричать в голос. Зато потом приходило блаженное тепло и истома, а следом — силы, гибкость, радость движения. Боль отступала ненадолго, но для того, кто всю жизнь терпит боль, и малая отсрочка как великое счастье, особенно если отсрочка эта с каждым разом увеличивалась. Ярмил в тайне уже начал надеяться, что когда-нибудь боль уйдет совсем, но… потом Озавир уехал, а после и вовсе пропал. А у самого Ярмила, понятное дело, так не получалось, да и не могло: он ведь не маг.

Златокудрый посланник, правда, тоже говорил, что не маг, и Ярмил на словах с ним соглашался, только в душе все равно знал правду.

Когда Ярмилу было лет десять, в его родном племени появился Черный Йенза, не просто колдун, а из самых настоящих, обученный в тиронском Сером замке, в знаменитом ордене Согласия! Йенза много чего умел. Мог и дождь в засуху сотворить, и без быка и лемеха вспахать землю. О разжигании огня или горячей водяной бане и упоминать не стоило. Но Ярмила лечить не взялся. Только глянул — и сразу приговорил: «Не хотели боги дать тебе здоровое тело, мальчик. А против богов и маг бессилен».

А орбинский посланник никакими богами отговариваться не стал — взял и помог. И что бы это могло еще быть, если не магия? Ярмил так и спросил, прямо. А тот на смех поднял:

— Раз так хочешь, пусть будет магия. Только магии самая малая капля. Остальное — наука и ремесло, а науку с ремеслом любой может освоить, стоит только захотеть.

Ярмил сразу согласился:

— Я хочу, учи.