Кто соблазнит малых сих...

Кич Максим Анатольевич Кто соблазнит малых сих...

А кто соблазнит одного из малых сих,

верующих в Меня, тому лучше было бы,

если бы повесили ему мельничный жернов на шею

и потопили его во глубине морской.

Мф 18:6

Сколько ни силюсь, не могу вспомнить глаза матери. Воспоминания -- словно задача о кенингсбергских мостах в изложении Тимоти Лири: яркие островки в океане забвения: узенькие мосточки ассоциаций перекинутые между ними всё никак не желают вести куда надо.

Блик от линзы очков на щеке. Прядь волос. Белёсые пятнышки на ногте.

Мосты ведут не туда. В их анизотропной реальности почти невозможно вернуться на исходную.

-- Это не наш отец!-- мой голос, уже охрипший в перебранке,-- это просто программа, которая пытается ему подражать. Они не могут его вернуть, и никто не может, пойми ты наконец!

-- Не говори ерунды,-- она проводит пальцами по строчкам на экране,-- это он. Смотри, твой отец говорил именно так!

-- Конечно, ты же отдала им пароли. Они скормили всю его переписку нейросети, та построила матрицу ассоциаций... Но это не он, просто, не он. Представь себе, что где-то там сидит человек, который всю жизнь тренировался имитировать папу...

-- Если ты чего-то не понимаешь, то давай-ка, лучше помолчишь.

Лампочка светит обманчиво тёплым светом. Блик от линзы на щеке.

Куда уходит свет, когда лампочка гаснет?

Куда уходит человек, когда его машину выносит навстречу беспилотному большегрузу?

Отец стал островами и мостами. В наших воспоминаниях и -- где-то в цифровом облаке очередного коммерческого психокульта.

Ирония заключается в том, что мы не помним его так хорошо, как его помнит машина. И она притворяется мертвецом, и списывает деньги со счёта за каждый шаг в зыбком мире мостов над забвением.

Впрочем, насмешка судьбы крылась даже не в этом.

Блик на щеке. Фарфоровый снегирь у монитора. Лошадиная голова над стилизованной волной на логотипе.

Вода и лошадь.

Одной рукой я натягивал куртку, второй -- набирал номер.

За дверью промозглой кляксой расползался вечер во влажно чернеющей зиме без снега. Графит неба над антрацитовым асфальтом -- непроглядный в подслеповатом свете фонарей. Плазмидный призрак буквы "М" над вестибюлем метро.

Подземка. Одна из новых станций в вездесущем стиле, с чьей-то лёгкой руки поименованном "царьт-деко": огромный золотой солнечный лик, бесстрастно всматривающийся в прекрасное далёко, обнажённое дитя верхом на коне, с красным полотном, зажатым в пухлой ручке, и море подсолнухов, пронизанное лучами солнца, уходящее во тьму туннелей.

Инверсные острова и мосты. Поезд несётся сквозь всё, что легло в землю.

Дим-Димыч ждал у себя дома. Пустые бутылки подсказывали мне, что разгон он начал задолго до моего звонка. Лицо его, серое, с провалившимися бесцветными глазами, составляло поденный табель алкогольных будней.

-- Валяй,-- сказал он, разливая пиво по бокалам.

Я потянулся за сигаретами.

-- "Эквиску" помнишь?-- спросил я, силясь извлечь пламя из причудливой бензиновой зажигалки.

-- А то,-- он протянул мою дозу,-- как думаешь, она работает?

Я выдохнул дым ему в лицо.

-- Ещё как. Мать уже неделю общается с отцом.

-- Погоди, он же...

-- Именно. Какая-то ушлая скотина подсунула ей бота-говоруна, натасканного на папиной переписке.

-- А почему ты решил, что это "Эквиска"?

-- Лошадь и вода на логотипе. Контора, которая предлагает пообщаться с мёртвыми. Думаешь, это совпадение?

Дим-Димыч почесал щетину на подбородке. Прилипшим ещё в юности, давно уже бессмысленным движением размял между пальцами сигарету. Закурил.

-- Нет.

-- Что делать будем?

-- А что мы в принципе можем сделать? "Эквиска" выжмет всё, что может на этой итерации, и пойдёт дальше.

-- Но ты...

-- Да, я-же-программист, я должен вытащить кролика из шляпы и причинить всем добра. Но, Саня, я ничего сделать не могу. Она теперь сама по себе.

Я вкрутил окурок в пепельницу, достал новую сигарету и подошёл к окну. Угол новостройки аккурат под квартирой Дим-Димыча украшал возомнивший себя горгульей алконост. Дальше, за пустырём, в густом красноватом мареве служебной подсветки, нарастал на стальной каркас очередной небоскрёб -- город стремительно залечивал раны последних десятилетий.

-- То странное чувство, когда ты занимался чем-то не тем,-- пробормотал я.

Моё отражение насупленно смотрело на меня; на месте глаз вспыхивали и гасли в унисон сигаретному огоньку заградительные огни антенной мачты.

Потом мы ещё долго сидели, пили, и говорили о чём-то другом, не смея вернуться к причине моего визита.

Наконец, уже в прихожей, стоя на пороге я попросил его:

-- Позвони.

И, затем, я ушёл. В узкий промежуток воздуха между графитовой твердью неба, и антрацитовым блеском земли. Я шёл пешком, и мне всё казалось, что этот неширокий зазор становится с каждым шагом всё уже и уже.