Кто такой Ницэ Пеницэ?

— Как… «о жизни»?

— Так, о жизни. Все великие люди на смертном одре писали свои мемуары…

Если бы я не знал, какой чудак этот Джелу, то подумал бы, что он надо мной насмехается.

— Насколько я понимаю, — сердито перебил его я, — я не великий человек и не лежу на смертном одре.

— Ах, ты же ничего не понимаешь! — сказал Джелу.

На лице его появилась очень выразительная гримаса. Он с раздражением протирал очки.

— Это же не имеет никакого значения. Ты ещё не можешь знать, станешь ли ты великим человеком или не станешь… А раз так, то зачем тебе ждать, пока будешь лежать на смертном одре. Тогда тебе будет труднее. Так что… вот… я тебе что-то принёс… — сказал он, передавая мне толстую тетрадь. — Записывай сюда свои воспоминания.

— Но, Джелу, — запротестовал я, — у меня нет никаких воспоминаний…

— Поищи их! — закричал он. — А если не напишешь, я с тобой поссорюсь. Так и знай. Не буду больше разговаривать… До свидания.

И всё же, как я ни старался, сколько ни раскидывал мозгами, всё равно не смог написать ни одной строчки. Как видно, не так это легко, писать свои воспоминания! Думаю, что даже Джелу, хотя он такой учёный, ещё не написал своих воспоминаний.

Тетрадка, верно, так и осталась бы чистой, если бы в одно утро ко мне в комнату не влетела Санда. Она была вне себя от обиды: мама не шьёт ей то розовое платье, которым она хвасталась перед Лией… На деньги, отложенные на платье, Тома купил другой мешок слив. Но этого ещё мало: Санда вновь должна была сварить повидло. А я, я был освобождён от чистки слив.

Когда Санда узнала о мамином решении, она подбежала к моей постели и в бешенстве закричала:

— Этого, Флорикэ, я никогда тебе не забуду! Никогда не забуду!

Я почувствовал, что задыхаюсь. Я вынужден лежать в постели из-за её пляжа, и она же на меня обижается.

— Дело твоё!

— Нет, никогда я не забуду тебе этой истории! — повторяла Санда, распаляясь всё больше и больше.

— А чтобы не забыть, можешь даже записать ее где-нибудь…

Позднее через окошко, выходящее во двор, я увидел, как Санда очищала от косточек целую груду слив.

И я тоже решил не забывать историю с повидлом. Но, чтобы всё лучше запомнить, да и от скуки, пожалуй, я решил… прийти на помощь… своей сестре. Я раскрыл тетрадь, оставленную Джелу, и стал писать. Так просто, чтобы не забыть.

И оказалось, что о многом стоило рассказать.

«Вот, — думал я, — скоро снова начнутся занятия в школе».

Я не знаю, как бывает с другими, но со мной в первую же неделю всегда что-нибудь приключается. Как будто кто-то нарочно мешает мне заниматься в эти первые дни.

Но теперь, перед шестым классом, я твёрдо решил, что со мной больше ничего не приключится.

В этом я даже расписываюсь.

Ницэ Пеницэ