Кто там ходит так тихо в траве

Когда у меня маленько упала температура, болеть стало вовсе приятно. Правда, мама часто меня мучила: «Что болит? Где болит?». Но, с другой стороны, не так уж и часто: бегала по магазинам, ездила на рынок, стирала, занималась уборкой, то да се — тоже не легко, если вдуматься. Про друзей она меня не расспрашивала, есть они или нет, потому что через день кто-нибудь заходил ко мне из нашего класса, задания на дом приносил, приветы, поклоны, я еще об этом скажу.

Приходила доктор. Чуткая — ужас! Молодая такая девушка с легким насморком. Она надевала еще в прихожей повязку на лицо, так что я не видел ее лица и волос под шапочкой, только лоб и глаза. Когда она меня слушала своей трубкой, она к тому же закрывала глаза; становилось все совсем непонятно, и я гадал, красивая она или нет. Но когда она открывала глаза, мне казалось, что красивая. Мама все норовила напоить ее чаем, но та ужас как стеснялась, благодарила и добавляла, что не может, видите ли, работает с насморком, очень много больных, потому что страх какой сильный боковой северный ветер.

Зика бывала дома редко. Прибежит, поест, щелкнет меня по носу и убежит — заниматься к Томе. Из разных по возрасту классов, а спелись. Зика — она такая. Как они там занимались — ведь задания-то разные? — неясно.

Раза два вместе с папой заходил Дымшиц, толстый, веселый, садился около меня и начинал рассказывать невероятно смешные истории про цирк, про пиратов и кладоискателей. Потом он вдруг становился грустным и читал мне стихи какого-то Иваницкого. По-моему, это были его стихи, только он скрывал. Ничего были стихи, неплохие, только не совсем понятные, или я плохо разбираюсь. После он сказал, что, когда я поправлюсь, он постарается повести наш класс на экскурсию по заводу, для которого иногда работает их НИИ, мол, в НИИ что́ интересного, а на заводе — другое дело.

Я говорил уже, что ко мне заходили ребята из класса. Это и так, и не так. Верно, заходили двое: Сашуля в очках и Рыбкина, но Сашуля был всего один раз, а потом только Рыбкина. Ни разу они ничего не сказали мне про Бому, а я и не спрашивал.

Рыбкина страшно смущалась и краснела все время. Она, наверное, поняла, что была неправа тогда на дне рождения, когда сказала, что это я пригласил Тому, или ей было просто не до этого, может, она была восхищена моей смелостью, когда я подрался с Бомой, вот и все! Толком я и не помню, о чем мы говорили, да она долго и не сидела.

И вдруг вместе с Зикой пришла девочка-бабочка, это был как раз последний день перед тем, как мне позволили встать. Конечно, я еще слабый был, как-никак, от сильного бокового северного ветра можно прилично заболеть.

Зику мама услала в магазин, а Тома села около меня — красивая — некрасивая, я не понял — и сказала:

— Как дела?

Я зачем-то задумался и вдруг ляпнул по-английски:

— Вандефул.

Она сказала:

— У нас немецкий в классе.

Я спросил:

— А что еще у вас в классе?

— Культпоход был, — сказала она. — На украинский балет на льду.

— И как? — спросил я.

— Просто прекрасно.

— Скажи, а ты ловкая? — спросил я.

— То есть?

— Ну, в волейбол умеешь играть? В баскетбол.

— Плохо, — сказала она.

Я сказал:

— Я заметил. Помнишь ту бумажную птичку, которую ты не смогла поймать?

— Помню.

— Помнишь, как она исчезла в небе? Полетела прямо-прямо в небо и исчезла.

— Не помню. Я не смотрела уже. А это ты пустил? Эту птичку?

— Разве Зика не говорила?

— Нет.

Но я видел, что она врет.

— Как поживает этот твой Саша в белом свитере? — спросила она.

— Он не мой Саша, — сказал я.

Но я не обиделся. Ни на «твой», ни на то даже, что она о нем вообще спрашивает. Может быть, потому, что я уже давно, — и тогда в школе, когда я налетел на директора, и потом, когда ей зачем-то понадобилось лапать летящую птичку, и у меня на дне рождения, — может быть, из-за всего этого я уже понял, что она за человек, эта бабочка, а может быть, из-за того, что я все-таки здорово ослаб, — но я не обиделся.

Пришла Зика. Они с Томой поели и ушли к Томе делать уроки.

Мама тоже ушла — покупать какую-то чуть ли не итальянскую куру, и я остался один.

Я вспомнил, как Тома спросила про Сашу в белом свитере, и меня что-то кольнуло, но это быстро прошло.

15

С моим выздоровлением очень складно получилось: во-первых, справку о том, что я здоров и вполне могу посещать школу, мне выдали в субботу, — значит, впереди было воскресенье, выходной; во-вторых, день этот, воскресенье, оказался солнечным, честно, я даже не ожидал — ни тучки, ни облачка, дождь и представить себе было трудно и, главное, очень тепло, как летом, а в-третьих, папа откопал где-то в центре города пельменную, и мы все туда отправились поесть настоящих пельменей. Конечно, мы в Сибири привыкли к пельменям и, как приехали в Ленинград, сразу же на них набросились, чуть ли не каждый день на обед — пельмени, а потом папа как-то сказал, что, если вдуматься, — эти покупные пельмени не те, их нужно готовить, как это было в Сибири, самим или, в крайнем случае, есть их там, где их делают, на месте, в специальной пельменной.

В общем, получилась такая легкая пельменная война.