Она была ничего себе, симпатичная, может быть, потому что швабра у нее в руках была огромная, а сама она как букашка — и я просто диву давался, как она ловко с ней обращается. Пол она сначала весь полила из лейки. Мне было стыдно, что я сижу и ничего не делаю.
— Давай я тоже, — сказал я.
— Тогда поливай пока цветы.
— А по скольку лить в каждый горшок? — спросил я, беря лейку.
— Когда льешь — считай до пяти, — сказала она. — Вполне достаточно.
Совершенно не ясно было, как она дотащила такую здоровенную лейку, да еще ведро, швабру и все остальное. Я так прямо зашелся, пока полил цветы на первом окне. На втором окне, в первом же горшке, я увидел жука. Он сидел на земле, черный, кругленький, толстый, довольно большой, и что-то творил передними лапками. Вполне красивый жучище. Про лейку я забыл.
— Громов, Громов! — услышал я. — Что же ты не поливаешь?
Я повернул голову — она стояла рядом.
— Жук, — сказал я.
— Действительно, — сказала Рыбкина, вставая на цыпочки. — Жучок, жучочек!
— Как же теперь поливать, раз он тут сидит? — сказал я.
Рыбкина сказала:
— Я его перенесу в соседний горшок, а ты пока этот поливай.
— А дальше как?
— Я так и буду его переносить, пока до конца не дойдем.
— Ну, а потом?
— А потом в первых горшках земля подсохнет, и мы его посадим туда снова.
— Ловко придумано, — сказал я, и мы так и сделали. Потом, когда я принялся вытирать доску и парты, Рыбкина утащила из класса лейку и швабру, после — ведро и тряпки. Она вернулась, и делать нам больше было нечего. Она села за свою парту, а я за свою, я поглядел на нее, и она опять покраснела.
— Мне скоро подарят часы, — сказала она.
— У меня были, — соврал я. — Но я их утопил, когда купался.
— Интересно быть новеньким? — спросила она вдруг.
— Нет, — сказал я. — Не очень.
— Вот мне бы это было интересно, — сказала она. — Я никогда в жизни не была новенькой, только когда все были новенькие — в первом классе. Я все время в этой школе учусь. Даже немного надоело.
Мы так и сидели — каждый на своей парте.
— Что такое День здоровья? — спросил я.
— В этот день мы не учимся, — сказала она.
— Понятно. Вроде воскресенья.
— И ничего подобного, — сказала она. — В День здоровья мы не учимся, но в школу все равно приходим.
— Зачем? Какой смысл?
— Мы все вместе делаем что-нибудь... ну, для здоровья. Идем на стадион, в парк, на Неву, вообще гуляем. Разве в Сибири не было Дня здоровья?
— Кажется, нет.
— Тебе нравится Кудя? — вдруг спросила она.
— Какой Кудя?
— Ну, Кудинов?
— Я не знаю, кто это, — сказал я.
Рыбкина сделала ужасно огромные глаза.
— Ты серьезно? — спросила она.
— Вполне.
— Это же твой сосед по парте.
Она смотрела на меня, как на ненормального.
— А-а, — сказал я. — Сосед. Он вроде ничего.
— Он лучше всех в классе танцует, — сказала она. — А учится хуже всех. Круглый троечник, и двойки бывают. Ты смотри, осторожно с ним.
— А что такое? — сказал я. Мне не понравилось, что она ябедничает.
— Он знаешь что за человек? Выкинет на уроке какой-нибудь номер, а сам сидит как ни в чем не бывало и всегда влетает не ему, а соседу по парте. Я знаю, я с ним сидела в прошлом году.
«Она желает мне добра», — подумал я.
— А ты не знаешь, как эту девочку зовут? — спросил я. — Она от нас через класс учится.
— Какую девочку? — спросила Рыбкина. — Там много девочек.
— Ну, такая... красивая... симпатичная, — сказал я. — У нее еще волосы вот так. — И я показал.
— Тебе нравится эта девочка? — спросила она.
— Она ничего себе, — сказал я.
— Она тебе просто нравится или очень?
— Не знаю, — сказал я. — Она вообще-то ничего себе. Как ее зовут?
— Я не знаю этой девочки, — сказала Рыбкина.
— Что же ты спрашиваешь, очень она мне нравится или нет?
— Не знаю я никакой девочки, — сказала Рыбкина.
Она не глядела на меня.
Потом спросила:
— Как это ты умудрился попасть директору в живот головой?
— С чего ты взяла?!
— По-твоему, этого не было?
— Кто тебе об этом сказал?
— Не помню кто. Неважно. Об этом знают все.
— Как все?
— Так все!
— Неохота с тобой разговаривать, — сказал я.
— Не больно-то и хотелось!
— Смотри! Смотри! — вдруг закричал я, обо всем позабыв. — Наш жук летает по классу. Смотри! Гудит! Гудит!
Я крутил головой, следя за жуком. Он летал медленно и гудел как самолет. Потом разогнался и вылетел в форточку.
— Все, — сказал я. — Улетел.
Я посмотрел по сторонам и увидел, что я в классе один, Рыбкина куда-то делась, и тут же я услышал голоса и топот ног, и в класс ворвались ребята и девчонки — начинались уроки.
Я шел по Невскому и глазел по сторонам. Дома я себя чувствовал еще куда ни шло, а здесь до меня здорово доходило, что я живу в совершенно незнакомом городе. Довольно тошно мне было. Иногда даже такая тоска находила, что я прятался под огромные козырьки над витринами магазинов, под красно-белые и сине-белые полосатые тряпки, которые вешали неизвестно для чего, а потом я догадался, что, видно, для того, чтобы летом от яркого солнца не выгорали те вещи, которые выставлены на витринах. Наверное, их просто не успели снять, потому что солнце светило не очень ярко.
Я стоял под этими козырьками, и там было не так людно и шумно, как на тротуаре.