Кто там ходит так тихо в траве

Все вдруг закричали, что хотят на залив, на залив — и никуда больше. Евгения Максимовна согласилась.

Сначала я ужасно обрадовался, что всем понравилось именно мое предложение, но никто не обращал на меня никакого внимания, никто со мной не заговаривал, и я подумал, что зря я их везу на это, мое место. Все будут орать там и носиться, и когда я в другой раз приеду туда один, я только и буду думать о том, как они здесь орали и носились, и ни о чем другом. Испортил место. Нет, вообще мне не было жалко, что на залив, пусть едут, но можно было обо всем с самого начала догадаться и ехать на залив не именно в это место, а в какое-нибудь другое. Но я тогда же, в классе, ляпнул, как быстрее добраться, и даже назвал номер троллейбуса, — теперь поздно было говорить про другое место, все уже сидели в троллейбусе.

Рыбкина не сидела, а стояла ко мне спиной в самом начале троллейбуса, у кабины водителя, и ни разу не обернулась. Я не понимал, за что она на меня злится, а я на нее уже и не злился — не виновата же она, в конце концов, что все и так знают о том, что я боднул директора школы в живот.

— Ну, показывай, Громов, куда теперь идти, — сказала Евгения Максимовна, когда все вышли. — Не бегать! Не кричать! Не убегать! — повторяла она остальным.

Я пошел впереди, и вдруг, когда я обернулся, понял, что я не просто иду со всеми вместе, а иду впереди всех, один, а остальные — сзади, на некотором расстоянии от меня, Я сам по себе, а они сами по себе.

Вот, выходит, в чем дело. Мне и раньше это казалось, а сейчас я все понял. Получалось не то, чего я боялся, когда пришел в эту школу, а совсем другое. Я боялся, что ко мне будут приставать, кто — по-плохому, кто — по-хорошему, вообще приставать, как пристают к новеньким, а оказалось, что ко мне никто и не пристает, просто не замечают, будто и нет меня вовсе.

«Сейчас побегу, — подумал я, — побегу и спрячусь в ту парадную, и пусть идут сами на залив, без меня, я-то здесь при чем? Даже очень славно получится: пусть идут на залив, пусть орут и носятся, я-то всего этого не увижу и, когда приеду на залив один, даже и не вспомню об этом, а сяду на песок у воды, буду смотреть на воду и на корабли на горизонте и думать совсем о другом».

Я думал так и шел один впереди всех и никуда не убегал — не получалось.

Довольно противно мне стало оттого, что я все так точно отгадал: как только показался залив и песок, все, как угорелые, заорали и бросились бежать по песку. Они промчались мимо меня, и остался только я и Евгения Максимовна. Она закричала:

— Не убегать! Не убегать! Не убегать!

Потом она сказала мне:

— А ты чего не бежишь со всеми?

Я посмотрел на нее и увидел, что она улыбается. Я тоже улыбнулся. Лет ей было, наверно, как маме, но она была, нет, не то чтобы симпатичнее, совсем нет, ну... просто у нее — я заметил сейчас — почему-то все время менялись глаза: то серые, то голубые, то зеленые, то вдруг черные. Непонятно даже как-то.

— Ты не любишь бегать? — спросила она.

— Отчего же, — сказал я. — Люблю. Просто сейчас неохота.

— Ты здесь был уже? — спросила она.

— На заливе? Да.

— Ты один приезжал?

— Откуда вы знаете?

— Нет-нет, ничего, я просто спросила. Они сейчас будут бросаться песком, — вдруг почти крикнула она и быстро пошла ко всем.

Я обернулся и увидел, что сзади ковыляет Кудя.

— Ногу подвернул, — сказал он.

— Когда? Сейчас?

— Вчера. На кружке современных танцев. Вчера был кружок современных танцев. Кстати, — сказал он. — Ты не нравишься Боме.

— Бома — это кто? — спросил я; я знал, что в нашем классе Бома есть, но не знал, кто именно Бома.

— Ты что, обалдел? — сказал Кудя. — Бома — это вон тот, здоровый, сидит на песке с мячом.

Того, здорового, я, конечно, видел в классе, и что кого-то зовут Бома — я тоже слышал, но пока не знал, что это одно и то же. Я знал пока — кто Кудя и кто Рыбкина.

— А почему — Бома? — спросил я. — Почему такое прозвище?

— Боб Макаров, — сказал Кудя. — Бо-Ma. Понятно?

Я кивнул. Почему я не нравлюсь Боме, я не успел спросить — мы уже подошли к остальным и сели на песок; все сидели на песке, не бегали и не орали, стояла только Евгения Максимовна.

— Давайте проведем время с толком, — сказала она. — Придумывайте сами, я не умею придумывать. Вернее, не буду вам мешать.

— Чего думать? — сказал Бома басом. — В футбол! Законно.

Девчонки зашипели.

— Можно почитать вслух, — сказал мальчик в очках.

Бома захохотал и еще несколько человек.

— Лучше уж в футбол, — сказал кто-то.

— Я понимаю, — сказала Евгения Максимовна. — Вы сами не знаете, чего хотите. Конечно, можно и почитать. Можно просто посидеть и посмотреть на залив и на корабли на горизонте. (Я даже вздрогнул, когда она так сказала.) Но вы, я вижу, сами толком не знаете, чего хотите. — Она помолчала немного, без звука шевеля губами и загибая на руках пальцы, потом сказала: — Всего здесь десять девочек и четырнадцать мальчиков. Если в футбол, то я предлагаю вот как: и девочки и мальчики делятся на две команды.

Девчонки загудели.