Кто ты, Эрна?

Я специально громко в трубку как бы жаловался, тётка слышала. Хомяк очкастый объявил, что перерыв закончился, поменялись воротами и начался второй тайм. А тётка эта вроде ушла, а потом вижу — опять за бортиком стоит и со второй тёткой болтает. И смотрит на меня. Внима-ательно, внима-ательно. А мне типа по фиг, я играю, а потом и забыл, что тётки на меня смотрят. Но мы проиграли с таким позорным счётом, пять-один. Я взбесился, мы выиграть должны были! Так ещё Данёк упал, руку ушиб сильно, или палец выбил на руке— не помню точно, хотя для футболистов выбитые пальцы на руках не распространены, это ж не баскет. Гляжу, когда Данёк в себя пришёл — тёток уже нет ни за бортиком, ни на площадке. Идём домой, настроение паршивое. Обычно-то я, если кого припечатаю, тем более мелкого, мне сразу на душе хорошо становилось.

Данёк тоже, видно, не в духе, говорит, лишь бы, что сказать:

— Ты слышал, как она этого поцака называла, которого ты подсёк?

— Максим.

— Нет. Максимилиан.

— И чё? — говорю.

— Да так, — Данёк говорит. — Просто я запомнил, потому что меня так назвать хотели. По святцам. А потом передумали, папа возмутился. А тебя по святцам назвали?

— Не знаю, — говорю.

Кстати, я своим именем, как и внешностью, очень доволен. Не Никитос, не Данёк. Даньков с Никитосами у нас в каждом классе по трое. Илья ещё хуже. Хуже Ильи только имя Костик, муторно от этих звуков: иль-йа! Ко-ости. Иссык-Куль какой-то.

— Что-то мне страшно от этой тётки стало, — признался Данёк.

— Да и мне, — говорю, — не по себе. Она сказала, что ты лопнешь, — я стал смеяться, не плакать же.

— Ну да. Вот. И я уже палец выбил. Травма, — поднял он палец и тут же вскрикнул от боли.

— Да и продули мы с позорным счётом. Странно.

Данёк не унимается:

— У тебя родители верующие?

— Мама верующая, — говорю. Я же знаю, что мама на всех важных православных мероприятиях в церкви, потому что положено ей там быть.

— А папа?

— Папа у меня атеист, — говорю.

Вот чем мне Данёк нравился, что он всё понимал сходу, понял тогда, что мы на самом деле никто особо по церкви не кумарит, и тему перевёл:

— Прикинь, к нам отец вернулся, потому что он скоро умрёт, чтоб его наследство нам досталось. Мама за него второй раз замуж вышла.

— Во, блин, — говорю. — Лучше уж без всякого отца, чем с умирающим.

А Данёк говорит: Я тебе вообще завидую, Щеголь. Ни брата-ни сеструхи. Родители работают. Дома — один. А меня пилят, пилят, скоро распилят. Только на площадке и спасаюсь. Достали все. А тётка эта странная, ты не заметил? — его как заело.

— Неа, — мне не нравилось, как говорил мой друг. Мне казалось, что так бессвязно, с пятого на десятое, он никогда ещё не разговаривал.

И эта тётка была… что-то в ней было не так, необыкновенно, но я не мог уловить что. Джинсы, футболка, кофта с капом, что-то в лице… глаза… Даже не глаза, взгляд. Но я тогда такие «мелочи» примечать ещё не умел.

— Они две странные, ага?

— Данёк! О чём ты? — не понял я.

— Ну смотри. Они обе, эти тётки, худые, длинные, и без всяких там причёсочек-начёсочек, и цвет волос один и тот же.

— И чё, — говорю. — У нас с тобой тоже цвет волос один и тот же.

— Ну да вообще-то, — согласился Данёк.

И мы разошлись по домам.

Глава третья Перелом

Зря я спорил с Даньком. Я понял это намного позже. Тётка с хромым ребёнком по-прежнему была на площадке. А вторая тётка больше на площадке не появлялась. Максимилиан этот на коробку не совался, бегал с мелкими по горкам «салки-ножки-на-вису» и «стоп-земля». Скоро я вычислил и всех его друзей, они его Максик звали. Друзья его периодически бегали к нам посмотреть или погонять в футбик. Я с ними расправлялся так же. Резко и неожиданно нападал, подсекал, не буду больше грузить вадзами, тем более что бросок по дзюдошному — какэ. Неприлично как-то. Друзья его сбегали, но я их легонько кидал, всё-таки боялся сильно, чтобы сотрясение случайно не получилось, как у этого Максика. Дальше я заметил, что Максик тоже за мной наблюдает. Издали я стал грозить ему кулаком. А потом случилось непредвиденное.