Кто ты, Эрна?

— Её испугаешь, как же. — мама усмехнулась. — В общем пришлось мне, ради общего дела.

— И впустила?

— Нет. Впустить не впустила. Но удочки и все эти ведёрки-поплавки-крючки-судачки вынесла и даже спросила о тебе.

— Об мне?

— Да. Она твою куклу где-то видела.

— Мою? — я начала панически шевелить мозгами: где могут быть мои куклы? В театре — есть, на выставках — есть. А больше нигде.

— Она видела в больнице.

— А-ааа, — я вспомнила. — Мы оформляли там витрину. При больнице есть аптека. Они попросили смастерить куклы докторов. Одну сделала я.

— Но как, мама, она поняла, что кукла — моя?

— Говорит: похожа на неё… Такое же круглое как у неё лицо.

Странно… Никогда не думала, что мой доктор похож на бабушку Глорию, эту фурию, которая меня ни разу в глаза не видела.

Мы давно проехали эту улицу, где где-то за кустарником удил рыбу папа. Папа реально был вечным удильщиком. По рассказам мамы он удил уже больше месяца. Мы притормозили у фитнес-центра, красивая загорелая девушка вскочила в автобус — сразу видно: приезжая. Местные так до тёмного не загорают. Местные вообще не загорают. Нам это солнце и суховеи эти — поперёк горла давно. Особенно когда включаешь холодную воду, а там тоже тёплая… Трубы, видишь ли, нагрелись… О трубах это мама вспомнила, глядя на девушку. Ещё деньги люди за отдых у нас платят, мда…

Я не сжалась как раньше при виде красивой девушки. Раньше я чувствовала себя сразу уродом. А теперь нет. Я была всем довольна, я похудела, перестала стесняться маму, ну, что я с ней хожу. Я стала увереннее, и даже решила сходить с мамой на реку и не стоять на пляже, сгорбившись и сложив, как тушкан, ручки на пузе под маленькой грудью, хотя там и будут парни, они могут и посмеяться.

— Знаешь, почему мне второй отпуск дали? — спросила мама.

— Папа?

— Да. Отпустили за собственный счёт. И знаешь, Лора: боюсь я за Стаса, нехорошо у меня на душе.

— А я рада папе.

— Нет. Я тоже рада. Но всё-таки всё это очень странно. Пока тебя не было, тОлстая приходила.

— Ты ей рассказала?

— Что ты! Папа твой тогда в твоей комнате сидел, а толстая на кухне со мной.

— Ничего-ничего тёте Наде не рассказала?

— Да нет же. Ты слушай. Он ей стал сниться. Я сказала, что и мне. Ну а что я ещё скажу? Мы с тОлстой и в церковь сходили, и на кладбище я съездила — а надпись на камне еле заметна. И с этим прудом вообще непонятно. Мне иногда кажется, что эти плывуны, если это всё правда, что папа говорит, пруд специально для него организовали.

— Ну почему, мама? Говорят, перегрузили почвы, какие-то подводные воды из глубины бьют. Хорошо, что мы на севере. А то эта южная сторона — как другой город, как Лас-Вегас какой-нибудь.

— Может, стоило тёте Наде всё рассказать? Они же, Лор, всё со Стасом на ножах, пока тебя не было.

— Опять Стас нож хватал? — я испугалась.

— Нет. В переносном смысле. Интеллектуальный нож. Всё у них перебранки. Я думаю, вспоминаю, молодость. Я такая зацикленная с детства. Всё из-за меня. И почему-то из-за этих наших серёжек, которые мы с тобой продали.

— Если папа исчезнет, мне его будет не хватать.

— Да и мне будет не хватать, — просияла мама. — Кому я буду душу изливать? Пока тебя не было, мы с ним обо всём переговорили. Точнее — он молчал, а я всё рассказывала, рассказывала. Обо всём. И о снеге, который завалил в ту зиму, когда ты родилась, всё-всё заволил, так что и с коляской не проедешь. И о скандалах в поликлинике и на детских площадках, и в садике, и в школе. Обо всех-всех обидах и издевательствах. Понимаешь, Лора? Папа и при жизни меня слушал. Ему можно было рассказать всё, что угодно. Он же и мысли читает. Но так хотелось перед кем-нибудь выговорится. А тут всё-таки твой отец, не чужой человек, — мама замялась. — Бывший человек.

— Да не бывший он. В том-то и дело, — запротестовала я. — Душа его здесь, с нами, оболочка какая-никакая с нами, значит он человек, ну а если не человек, то плывун стопроцентный.

Мама ничего не ответила, она и не слушала меня, она смотрела в окно, на проносящиеся перелески, поля, на старенькие почерневшие избушки и новые однотипные коттеджи, на жуткие бараки и пятиэтажные хрущобы, на вереницу машин, скопившихся в очереди к шлагбауму.

— Мам! Он тебе деньги даёт?

— Я сама беру из кармана, — сказала мама, счастливо улыбаясь.

— Странно.

— Почему? Тебе можно, а мне нельзя? — улыбнулась мама.

— Просто мне он в ящик с вилками подкидывает. Откуда у него деньги?

— Ну дорогая, — рассмеялась мама. — Если он смог вернуться спустя десять лет, то уж деньги достать для него-раз плюнуть.

— Да уж. — съязвила я. — Осталось ему научиться плеваться.

Я вспомнила водные пистолеты, я их ненавидела, мальчишки в школе одно время кумарили по ним. Выходишь после школы, спускаешься с крыльца, а тебя — водой…

Ночью на даче мне приснился сон. Вроде бы я стою в очереди к приборам, которые определят рост-вес-телосложение и дают советы по питанию, но когда я оказываюсь рядом с человеком, указывающим куда встать и как дышать, то человек говорит: «семь рублей одной монетой».

— У меня нет денег, — отвечаю.