Кто ты, Эрна?

С каждым днём отчим хрипел всё больше и больше. Ему сделали флюорографию, назначали антибиотики, потом — горчичники и разные средства от кашля. Свисты не прекращались. В конце концов отчима положили в больницу, разрезали, вырезали опухоли и отправили их на изучение. Никакой онкологии не обнаружили, но строго настрого запретили курить. Отчим совсем приуныл. Он вышел на работу и вроде бы всё пошло как обычно. Только стал постоянно открывать окна. Ему всё время казалась духота, мерещились неприятные запахи. Я от холода ночью стала спать в шапке и шерстяных носках. У нас ночи в августе-сентябре холодные. Большая амплитуда температур в нашем степном городе. И всё-таки я простудилась — такой холод стоял в квартире. Сопли текли ручьём.

Папа занялся нетрадиционной медициной, оздоровлением. Лысый мужик из телека стал его кумиром. Его портрет сменил в папиной комнате картину с суровыми видами Воркуты — города его первой любви и разбившихся о скалы меркантильности надежд. Если раньше папа был просто злой, то теперь стал озверевший. Он решил лечить себя голоданием и сыроедением. Настал сущий ад для меня и мамы. Папа кидался на всех: на соседей, на людей на улице — всем делал замечания. На работе тоже видно зажигал, потому что ему звонили с работы и по обрывкам фраз можно было понять, что им кто-то из начальства не доволен.

Мама ходила в свой отдел детских пособий, она теперь там была главная и сидела в другом кабинете. Я училась в школе, причём староста Сухова, сильно прибавившая в весе, щекастая и ногастая, с мышиными глазками-щёлочками, больше не приставала ко мне, да и вообще ни к кому не приставала. Странной расцветки стали у Суховой дневник и общие тетради. Обложка дневника была серо-чёрно-фиолетовой расцветки «граффити»: разводы, черепки, неясные контуры веток.

— По интернету заказала. Два последних, — хвалилась Сухова.

Тетради тоже были все в каких-то зомби: готических белых лицах со светящимися глазами.

Осенью папа переселился ко мне в комнату. Я от избытка чувств полезла обнимать папу на глазах больного отчима. Хотя честно скажу, очень этого боялась. Мне было нехорошо, когда я вспоминала тот наш первый неудачный поход в магазин, и то как папа застрял в двери маршрутки. Застрял и обмяк, и как зло ругались те три пассажира, и как мне пришлось волочить папу домой. Он тогда просто стоически передвигался. Бедная мягкая игрушка с тряпочными сухожилиями и суставами, мягкими, лишними, ненужными. Но я всё-таки решила папу обнять, и… ощутила упругое тело, от папы не несло больше темнотой и сыростью. Это был обычный человек. Он даже стал принимать ванную. Но нечасто. Папа купил самый крутой телефон. Он теперь не позволял маме лазить в его карман, а всё делал сам. Очки у папы не были теперь замотаны изолентой, но так же, как и раньше бликовали вспышкой молнии на любой свет.

Как-то, когда мы сидели в пиццерии торгового центра, я спросила у папы:

— Почему ты превращаешься в обычного человека?

— За лето плывуны подпитывали меня, отдавали мне все вновь прибывшие неиспользованные жизненные силы, — вздохнул папа. Вздыхал он по-прежнему тяжко, но не так безнадёжно, а больше по привычке.

— А ты питаешься чужими энергиями?

— В какой-то степени. По закону Ньютона. Проходила?

— Не знаю. Я плохо учусь.

— У вас с мамой летом было много переживаний. Вы сильно переживали, и это ухудшало моё положение. Мне приходилось вмешиваться, настолько сильной была ваша грусть, тоска, страдание — в зависимости от степени обиды. Это расходовало энергию, так необходимую мне…

— Папа! А почему ты не приезжал к нам на дачу? — спросила я. — Там пруд рядом со змеями, а на реке тоже рыбу удят.

— У вас на даче ночью холодно. Ты же знаешь: я не люблю холод. В городе ночью потеплее.

— Значит, ты теперь чувствуешь холод?

— Я поэтому и вернулся к вам квартиру, ночью совсем стало холодно.

— А так бы не вернулся? — обиделась я.

— Ну что ты! Мне эта рыбалка теперь почти до фонаря. Просто беру в руки удочки, ставлю судачок и сижу… Ну там у меня ещё дела разные-разнообразные — папа шутил, играл словами.

— Какие сложности, сколько сил впустую. А можно было всего лишь не ходить в том апреле на рыбалку, — сказала мама, посасывая коктейль из трубочки. — Сидел бы дома, помогал бы мне с ребёнком, и был бы жив, — заканчивала обычно мама торжествующе.

Глава одиннадцатая Превращение

Ближе к Рождеству нагрянула тётя Надя. И сказала:

— С чего ты взяла, что он умирал?

— Да ты что, Надя?! Могила! Могила же! Ты сама навещала его могилу недавно!

— А может это всё мистификация? — сказала тётя Надя.

— Как?

— А так. Умер другой человек. Фамилия и имя у него очень распространённые.

— А отчество?

— Да при чём тут отчество? — всполошилась тётя Надя. — Как-нибудь всё подстроил и пропал на десять лет. Теперь вернулся с деньгами.

— Тётя Надя! Нет! — сказала я. — Он же был как тряпичная кукла, а теперь…