Кто убийца?

– Неужели это тот человек, — воскликнула Мэри, тихонько высвобождаясь из объятий, чтобы заглянуть ему в лицо, — с сердцем которого я играла, которого я мучила и терзала так, что одно имя мое должно было бы стать ему ненавистно? Неужели это тот человек, с которым я обвенчалась только для того, чтобы затем оттолкнуть? Генри, неужели ты и теперь считаешь меня невиновной, несмотря на письмо, которое я написала тебе на другой день после убийства и в котором просила вернуть мне свободу, поскольку никто не должен был знать о нашем браке, иначе мне грозила погибель? Ты все еще считаешь меня невинной перед людьми и Богом?

– Да, — ответил он просто.

Счастливая улыбка мелькнула у нее на лице.

– Тогда пусть Господь милосердный простит мне то зло, которое я причинила этому благородному сердцу, — сама себя я простить не могу. Но прежде всего я должна рассказать о себе все, чтобы ты знал, какую женщину выбрал в жены. Мистер Рэймонд, — сказала она, впервые обращаясь ко мне, — в те ужасные первые дни после убийства, когда вы, искренне желая мне добра, просили рассказать вам все, что мне было известно, что могло иметь хоть какое-нибудь отношение к преступлению, я была так труслива, что отказалась отвечать на наши вопросы. Я знала, что все улики против меня, — моя кузина сказала мне об этом. Она и сама считала меня виновной, и это было худшее из всего, что могло случиться со мной в те дни. Но она имела право и основания думать так. Прежде всего, она видела на письменном столе покойного дяди письмо, адресованное нотариусу, — ей нетрудно было понять, что он собирался изменить завещание в ее пользу. К тому же она знала, что накануне я побывала в комнате убитого, хотя я это и отрицала на допросе; она слышала, как я открывала дверь, слышала шелест моего платья. Но это еще не все! Ключ, который для всех казался самым неопровержимым доказательством вины того, у кого был найден, очутился каким-то образом в моей комнате, письмо, написанное Клеверингом моему дяде, было найдено в камине моей комнаты, а платок, который Элеонора видела перед тем в моих руках, был найден в спальне дяди, притом запачканный пороховой сажей.

Я не могла дать удовлетворительного объяснения по поводу всех этих улик, даже хотя бы относительно какой-либо одной из них, — петля на моей шее затягивалась все туже, я не смела пошевелиться из боязни, что она затянется окончательно. Что пользы было мне в сознании, что я не виновна, если мне не удалось убедить в моей невиновности даже того, кто меня любил? Как же я могла рассчитывать на то, что мне удастся убедить в этом весь свет?

Но, кроме прочего, я была свидетельницей того, как великодушная Элеонора, которой и в мысли не могло прийти причинить хотя бы малейшее зло дяде, которой личный интерес диктовал желать, чтобы его жизнь была как можно более продолжительной, благодаря некоторым уликам была заподозрена в преступлении.

Каково же должно было прийтись мне, когда, наконец, вскрылось бы все, что я утаивала? Тон и взгляд одного из присяжных, когда он спрашивал меня, кому именно была выгодна смерть дяди, просветили меня в этом отношении. И потому, когда Элеонора, следуя порыву благородного сердца, отказалась отвечать на вопросы, поскольку ее показания неминуемо навлекли бы на меня беду, — я также промолчала. Я успокаивала свою совесть тем, что она сама несправедливо приписывает мне вину, и решила, что пусть она и расплачивается за это. Даже когда я убедилась в том, насколько ужасны будут для нее последствия этого молчания, я не изменила своего поведения. Страх позора и ужас перед грозившей мне опасностью так подействовали, что я не имела сил сознаться во всем. Только один раз я поколебалась — это было во время нашего последнего разговора с вами, мистер Рэймонд. Я видела, что, несмотря на все улики, вы все же твердо уверены, что Элеонора не виновна, и мне пришла в голову мысль, что, может быть, вы станете и моим заступником, если я расскажу вам всю правду. Но в эту минуту мне доложили о приходе Клеверинга, и когда я подумала, что` мне, возможно, предстоит впереди и какое несмываемое пятно ляжет на меня, то отказалась от этой мысли и даже пригрозила Генри, что отрекусь от нашего брака, если он опять посмеет приблизиться ко мне, прежде чем минует всякая опасность. Вот как я встретила его после длительной разлуки, вот чем я наградила его за все, что он вытерпел за этот долгий мучительный год!

Но он простил меня, об этом говорят интонации его голоса, я читаю это в его глазах. А вы, если можете простить зло, которое я причинила Элеоноре, — я догадываюсь о вашем чувстве к ней, — то простите меня во имя вашей любви. Теперь мне остается только просить этого человека, видеть которого для меня уже пытка, вот о чем: пусть он сознается перед Богом и присутствующими, что никогда ни единым словом или взглядом я не дала ему понять, что вижу его безумную страсть ко мне.