Кто убийца?

В торговом доме, где я трудился, я заслужил славу пунктуального, аккуратного и способного работника. Меня считали хорошей счетной машиной — и только! И действительно, как мог тот, кто никогда не искал развлечений и был занят только делом, иметь сердце и душу, как он мог что-нибудь чувствовать? Я умел ловко управляться с цифрами, я был в состоянии писать изо дня в день целыми месяцами, не делая ни одной ошибки, ни единого промаха, но это лишь подтверждало, что я живой автомат — и больше ничего. Я оставлял людей в подобном заблуждении, будучи абсолютно уверен, что наступит день, когда они изменят свое мнение обо мне. Я не любил никого, даже себя не любил настолько, чтобы интересоваться тем, что обо мне думают другие. Жизнь была для меня пустым звуком; надо было жить, и я жил.

Так, вероятно, было бы и до сегодняшнего дня, если бы судьба не свела меня с Мэри Левенворт. Когда я девять месяцев назад оставил свое место в банке, чтобы занять место личного секретаря у старика Левенворта, в душе моей вспыхнул неугасимый огонь, который и довел меня до преступления.

В первый же вечер моего поступления в этот дом, когда старик ввел меня в гостиную и я увидел перед собой эту девушку во всей ее ослепительной красоте, я понял, словно внезапно получив дар предвидения, что меня ожидает впереди, если я останусь в этом доме. Она одарила меня равнодушным взглядом и только, но это не испугало меня. С меня было довольно и того, что я мог находиться рядом с нею и любоваться сколько хотел ее красотой.

И так день проходил за днем. Я испытывал то невыразимое блаженство, то ужасные муки при виде ее. Я изучал не переставая каждый ее жест, каждую улыбку, каждое движение глаз; я нарочно хотел до такой степени утонуть в чарах ее красоты, чтобы никакая сила в мире уже не могла меня от нее оторвать. Правда, я и в то время знал так же хорошо, как теперь, что она никогда не снизойдет до меня, я был уверен, что если бы я распростерся перед ней на полу и ей пришлось бы перешагнуть через меня, то и тогда она не нагнулась бы, чтобы посмотреть, кого попирает ее нога.

Я мог бы оказывать ей какие угодно услуги — ей никогда и в голову не пришло бы поблагодарить меня хотя бы кивком. Я для нее не существовал и ни на какое иное отношение рассчитывать не мог, если только — и эта мысль мало-помалу овладела мной — если только мне не удастся сделаться ее господином и повелителем.

Между тем я не переставал работать со стариком Левенвортом и заслужил даже его благосклонность благодаря своей аккуратности и исполнительности. Что касается остальных членов семьи, то гордая, хотя и наделенная чувствительным сердцем Элеонора обходилась со мной холодно, но вежливо, почти как с членом семьи, с которым приходится встречаться каждый день за столом.

Так прошло полгода, и за это время я сделал два важных наблюдения: во-первых, Мэри больше всего на свете дорожила своим положением богатой наследницы, и во-вторых, у нее есть какая-то тайна, в случае раскрытия которой она может лишиться этого положения. Что бы это могло быть, я сначала никак не мог понять, но потом, когда догадался, что дело идет о какой-то любовной связи, надежда моя воспряла, как бы странно это ни показалось на первый взгляд. Дело в том, что старик Левенворт, характер которого я изучил так же хорошо, как характер его племянницы, в этом пункте никогда бы не уступил и не потерпел бы ни малейшего возражения. При столкновении двух решительных и упрямых личностей могло случиться нечто такое, что я мог бы обратить в свою пользу.

К сожалению, я не знал фамилии того господина, который каким-то образом был связан с Мэри. Но случай пришел мне на помощь.

Однажды, месяц тому назад, я вскрывал, как всегда, корреспонденцию, адресованную мистеру Левенворту. Одно письмо — я никогда не забуду его содержания — гласило следующее:

„Гофман-хаус, 1 марта 1876 года. Мистеру Горацио Левенворту.

Ваша племянница, вами воспитанная, достойна любви и доверия любого мужчины. Она прекрасна и очаровательна, но нет розы без шипов, и эта роза не составляет исключения. Она в состоянии мучить и заставлять страдать человека, который доверял ей. Если не верите, посмотрите на ее прекрасное и жестокое лицо. Генри Клеверинг“.

Если бы бомба разорвалась у моих ног, я не был бы так поражен, как прочитав записку. Хотя имя, стоявшее под письмом, было мне совершенно неизвестно, но по тону письма я понял, что автор его — мужчина, имеющий определенные права на Мэри, те права, которые жаждал получить я сам. В первую минуту я испытал такое отчаяние, что ничего не мог предпринять, но позже, когда немного успокоился, понял, что благодаря этому письму могу сделаться властителем ее судьбы.