Кто убийца?

Другой на моем месте, может быть, показал бы ей это письмо и стал бы угрожать, что передаст его дяде, в надежде таким образом приобрести над ней власть. Но я рассчитывал на гораздо большее; я знал, что только в случае крайней необходимости она согласилась бы принадлежать мне. Она должна была оказаться на краю пропасти, чтобы ухватиться за первого встречного, который мог бы ее спасти. Поэтому я решил вручить письмо своему патрону. Но ведь оно было уже вскрыто, как же я мог теперь передать его старику? Оставалось одно: в его присутствии сделать вид, будто нечаянно только что вскрыл письмо. Я подождал, пока он пройдет к себе в кабинет, и, следуя ему навстречу, сделал движение, будто вскрываю конверт; бегло взглянув на письмо, я положил его на стол перед хозяином. „Это письмо, кажется, частное, — воскликнул я, — хотя на конверте об этом нет пометки“. Левенворт взял его и стал читать. После первых же слов он вздрогнул и пристально взглянул на меня, но поскольку по моему виду заключил, что я не успел ознакомиться с содержанием письма, то повернулся в своем кресле ко мне спиной и углубился в чтение. Я подождал немного, однако молчание затягивалось, и я вернулся на свое место. Прошло несколько минут, старик все еще молчал; наконец, он быстро поднялся и вышел из комнаты. Увидев выражение его лица в ту минуту, когда он проходил мимо меня, в душе я почти возликовал.

Я поспешил за ним и видел, как он вошел в комнату Мэри. А когда несколько позже мы все встретились за обедом, то из своих наблюдений я вывел заключение, что между дядей и племянницей выросла преграда, через которую ни один, ни другая уже не перешагнут.

Прошло два дня, два мучительных, тяжелых для меня дня. Ответил ли старик на это письмо? Закончится ли все, как и началось, появится ли таинственный Клеверинг на сцене или нет? Я не знал ответов на эти вопросы.

Между тем я продолжал, по обыкновению, свою работу. Я должен был писать без конца, и мне начинало по временам казаться, что из-под моего пера вместо чернил выступает кровь. С утра до ночи я не переставая наблюдал за всеми и вместе с тем боялся лишний раз поднять голову от работы, чтобы не выдать себя.

На третью ночь мне приснился сон, который я уже рассказывал мистеру Рэймонду и не буду здесь повторять. Должен заметить только одно. Я сказал ему, что в человеке, который поднял руку на моего патрона, я узнал Клеверинга, но я лгал: человеком во сне был я сам, и оттого видение так ужаснуло меня.

Влияние этого сна на меня оказалось роковым. Неужели само Провидение указывало мне путь, следуя которому я мог достичь исполнения своего страстного желания? Неужели смерть ее дяди должна была заполнить пропасть между нами и лишь благодаря ей могла возникнуть связь между Мэри и мною?

Я мало-помалу свыкся с этой мыслью, я даже представлял, как ее милое личико склонится ко мне в знак признательности за спасение в минуту ужасной опасности. На следующий после этого сна день мне постоянно мерещилась крадущаяся согнутая фигура с револьвером в руке. Я даже ловил себя на том, что временами поглядывал на дверь и спрашивал себя, сколько еще времени пройдет, пока я действительно не войду в нее таким образом.

Что роковая минута настолько близка, я и сам еще не предполагал даже тогда, когда прощался тем вечером с патроном. Я выпил с ним рюмку вина, как и рассказал следователю, не предчувствуя, что развязка должна скоро наступить. Но спустя минуты три, после того как я вернулся в свою комнату, я услышал шуршание платья Мэри, направлявшейся к библиотеке; я понял, что сейчас там должна разыграться сцена, после которой я должен буду действовать.

Я долго размышлял, как бы подслушать разговор между дядей и племянницей, пока не вспомнил, что вентиляционная труба, установленная в библиотеке, выходит другим концом в смежную с моей нежилую комнату. Я быстро открыл дверь, ведущую в нее, подошел к тому месту, куда выходила труба, и услышал весь разговор от начала до конца, как будто сам находился в библиотеке.

Того, что я услышал, было вполне достаточно, чтобы подтвердить мои предположения. Для Мэри это был вопрос жизни или смерти. Мистер Левенворт грозился лишить наследства, если она не покорится, бедняжка же умоляла простить ее и оставить все по-прежнему.

В чем именно состоял ее проступок, я никак не мог понять. Мисс Мэри говорила, что совершила его скорее из каприза, чем по любви, что она сожалеет о сделанном и готова освободиться от всех обязательств, только бы снова заслужить его расположение. А я, глупец, воображал, что дело идет только о помолвке, и потому надежды мои окрепли еще больше.