Кто убил классическую музыку?

Политика Бреста состояла в том, чтобы записывать симфонии, которые знал и любил Oгa. «Все, начиная с Гюнтера, заглядывали через плечо Оги, пытаясь угадать, что он думает», — сказал один из продюсеров «Сони»[896]. «Если у меня есть какие-то личные мотивы, — сказал мне Брест, — то состоят они в том, что я не хочу разочаровать г-на Огу. Он — великий провидец, он обладает деловым чутьем». Это чутье проявилось особенно ярко, когда после четырех лет неслыханных потерь «Сони классикл» ни на один процент не продвинулась к столь желанной цели мирового господства. Ее доля на рынке составляла ничтожную часть по сравнению с 22 % «Дойче граммофон» в Европе и с пугающей скоростью уменьшалась в США. На английском рынке, пятом по значимости в мире, «Сони» продавала записей меньше, чем такие мелкие независимые фирмы, как «Чэндос» и «Гиперион».

В ответ на беспокойство Токио Брест выбросил в продажу все залежавшиеся записи по сниженной цене и поспешил избавиться от основных источников убытков. Впрочем, решение о расторжении контракта с Маазелем было отменено Огой, выделившим миллион немецких марок спонсорской помощи для оплаты его гонораров на посту художественного руководителя оркестра Баварского радио. Брест категорически отверг предложение Аббадо записать длинную оперу Мусоргского «Борис Годунов», но под давлением Токио пошел на попятную. В конце концов, контракт обязывал его давать берлинцам волю при определении репертуара своего мини-лейбла. Бюджет «Бориса» вдвое превышал бюджет самой дорогой из ранее записанных опер — «Женщины без тени» под управлением Шолти, обошедшейся фирме «Декка» в полмиллиона долларов. Несмотря на все возможные ограничения, расходы на запись этой оперы на четверть превысили миллион долларов — ничтожные суммы по голливудским меркам, но их хватило бы на дюжину симфонических записей. В первый год удалось продать пятнадцать тысяч экземпляров «Бориса». При таких темпах потребовалось бы полвека, чтобы запись окупилась. «Я поддерживаю это, — сказал Oгa. — Иначе никто не захочет инвестировать большие деньги в классические записи».

Брест и его главный продюсер Михаэль Хаас решили противостоять расточительности при записи следующего каприза Аббадо — шумановских «Сцен из "Фауста" Гёте». Однако Oгa, услышав пение собрата-баритона Брина Терфела[897]* из Уэльса, настоял на его приглашении — за любые деньги. Терфел пел потрясающе, критики пришли в восторг, но диски — достойные своего золотого цвета — залеживались в магазинах. Тем временем записи сольных концертов Терфела на ДГ продавались быстрее, чем успевали штамповать новые копии. Даже когда «Сони» делала действительно хорошие записи, соперник намного опережал ее в глазах косных гамбургских нуворишей.

В отчаянии от постоянно ухудшающегося баланса, Брест сделал один разумный шаг, купив постсоветский набор «Классики Санкт-Петербурга» и пустив его в продажу по самым низким ценам. На пятом году существования персонал «Сони классикл» впервые получал поздравления с удачной сделкой. Если бы только Токио согласился списать начальные затраты (как он собирался поступить с «Коламбия пикчерз»), лейбл мог бы рассчитывать на спокойную жизнь в разумно просчитанном будущем. Однако, пока Брест отражал атаки с двух сторон, время уходило. Японцы, такие бесконечно терпеливые на своих чайных церемониях, ожидали немедленной выгоды от зарубежных сделок. А американцы в нью-йоркском отделении «Коламбия рекордс» не стеснялись выражать возмущение по поводу перевода классики на немецкую землю. Руководители американских звукозаписывающих студий, многие из которых были евреями, отзывались о команде Бреста не иначе, как о «банде нацистов». Они объявили ее репертуарные предпочтения «скучными» и негодовали по поводу безразличия, которое проявляли немцы к американским сокровищам «Коламбии» — от Коплен да до Филиппа Гласса, от Горовица до Исаака Стерна.

Внешний вид продукции «Сони классикл», особенно лейбла старинной музыки «Виварте», американцы называли «по-немецки провинциальным» и совершенно непродаваемым. «Если [на «Сони»] не находится достаточного количества людей, любящих культуру и способных понять, что мы сделали, я чувствую, что мое время истекло»[898], — жаловался глава «Виварте» Вольф Эриксон, серьезный продюсер, имевший на своем счету более трехсот записей.