Кто убил классическую музыку?

Именно Караян представил чудо-диски в апреле 1980 года, на совместной с Моритой пресс-конференции в Зальцбурге. Там он сделал знаменитое заявление: «Все остальное — это газовое освещение». В 1987 году он вместе с Огой перерезал ленточку на открытии первой европейской фабрики, штампующей диски, которую «Сони» построила в его родной деревушке Аниф; государство щедро субсидировало строительство. Получив от «Сони» информацию о том, что в будущем станет возможным цифровое сохранение видеоизображений, Караян распорядился, чтобы его сняли для потомства дирижирующим тем, что он называл своим «последним словом» в основном классическом и романтическом репертуаре. «Он специально настаивал на том, чтобы видеофильмы, в которых он снимался начиная с 1982 года, были переведены на лазерные диски — новые носители, которые в то время еще были далеко не готовы к запуску в массовое производство», — вспоминал продюсер его записей[890].

Компакт-диск и кассетный плейер («уокмен») — плоды стремления Мориты сделать музыку мобильной — стали спасением для «Сони» в трудные восьмидесятые годы, когда «Бетамакс» оказался вытесненным на обочину видеокассетами VHS с большим репертуаром фильмов. Компания Диснея и «Юниверсал» одновременно возбудили иски против «Сони», утверждая, что принятая фирмой концепция «сдвига во времени» поощряла пользователей к нарушению прав производителей путем записи фильмов с экрана. Понадобилось восемь лет, целое состояние, выплаченное в виде судебных издержек, и специальное постановление Верховного суда США, чтобы «Сони» была оправдана, но к этому времени «Бетамакс» приказал долго жить вследствие осложнений, связанных с недостаточностью программного обеспечения, и «Сони» переключилась на производство аппаратуры в формате VHS. Реализации другой идеи Мориты — создания телеэкрана с высокой разрешающей способностью, с 1125 строками вместо привычных 525 или 625 — помешало сопротивление правительства и вещательных компаний, пришедших в ужас при одной мысли о том, что это заставит телезрителей всего мира покупать новые приемники.

На аудиофронте стремлению «Сони» заменить быстро изнашивающиеся кассеты цифровой аудиопленкой (DAT) помешал отказ звукозаписывающих компаний выпускать музыку на носителях, с которых пираты могли бы делать высококачественные копии. DAT умерла противоестественной смертью в 1991 году. Ее преемник — минидиск — вступил во взаимно убийственную конфронтацию с цифровой компакт-кассетой (DCC), разработанной «Филипс» и получившей поддержку «Мацуситы», «Шарп» и «Саньо». Oгa высмеивал систему, не позволявшую молодым пользователям получить моментальный доступ к нужному треку, которого они ждали от компакт-диска, и молча страдал от того, что и критики, и покупатели презрительно называли оба формата «тупыми»[891]. Чтобы избежать шантажа со стороны продюсеров и вырваться вперед, «Сони» отчаянно нуждалась в собственном архиве записей. В основе налета на «Си-Би-Эс рекордс» и «Коламбия пикчерз» лежало желание Оги привлечь на свою сторону молодых покупателей, хотевших иметь самую «горячую» музыку на самых современных носителях. «Люди, поддержавшие нас при создании компании, теперь состарились, — признавал он. — Если мы сделаем что-то выдающееся, мы получим поддержку следующего поколения».

Перед тем как заключить сделку с «Коламбией», Oгa обратился за благословением к почти восьмидесятилетнему старцу, олицетворявшему единственную часть музыкального бизнеса, которую признавал президент «Сони». Во время беседы в Анифе Oгa заручился обязательством Герберта фон Караяна перенести свои записи из студий «Дойче граммофон» на «Сони», чтобы войти в будущее рука об руку с японскими партнерами. К величайшему горю для обеих сторон, судьба нанесла удар раньше, чем эти мечты смогли реализоваться.

В июле 1989 года Oгa полетел в Зальцбург, чтобы встретиться с Караяном, вместе с Майклом П. Шульхофом, исполнительным директором американского отделения «Сони корпорейшн» и самым высокопоставленным, пользующимся самым большим доверием представителем Запада во всей японской промышленности. «Мне сообщили, что он хочет, чтобы я приехал к нему прямо из аэропорта, — рассказывал Oгa. — Я взял с собой Микки Шульхофа, он врач и физик, а также хороший пилот — идеальное сочетание! Когда я приехал, дворецкий сказал, чтобы я шел прямо в спальню. Он сидел на кровати и встретил меня словами: "со… вчерашнего дня… у меня… болит". Я спросил, что с ним случилось; он не знал. Доктор уже был и сказал, что с сердцем нет ничего страшного, но велел на денек остаться дома и отменить репетицию "Бала-маскарада". Он заверил его, что беспокоиться не о чем. Он расспрашивал меня о самолете, на котором мы прилетели; в начале разговора мы всегда говорили о полетах, он это любил.