Но Талейран продолжал твердо стоять на своем.
Строго говоря, положение Талейрана в эти дни было не из приятных. Конечно же, за его мартовско-апрельские «заслуги» он мог надеяться на благодарность только со стороны Бурбонов. За то короткое время, что он был главой временного правительства, он успел выискать в архивах и уничтожить компрометировавшие его документы о казни герцога Энгиенского, а также целый ряд других не очень хорошо характеризовавших его бумаг. Успел также разными путями присвоить и очень много казенных денег, которые в эти критические дни уже ушли от Наполеона и еще не дошли до представителей новой власти. Бывший член Конвента и Директории Баррас позднее приводил такую цифру взяток и хищений Талейрана, совершенных им в 1814 году в связи с реставрацией Бурбонов, – двадцать восемь миллионов франков. Правда это или нет, сказать трудно, ведь Баррас теперь был врагом Талейрана, но бесспорным является одно: Талейран был сказочно богат и не хотел с этим богатством, каким бы способом оно ни было добыто, расставаться. Кроме того, он не прочь был сохранить свое княжество Беневентское в Италии, пожалованное ему Наполеоном, а также все знаки отличия, полученные им от императора.
Неприятно было лишь то, что семейство Бурбонов и не думало скрывать признаки своего более, нежели отрицательного отношения к моральным качествам Талейрана. Оно, казалось, совсем не желало признавать его главным автором реставрации своей королевской династии, не говоря уж о том, чтобы считать его своим благодетелем. Герцог и герцогиня Ангулемские, то есть племянник и племянница Людовика XVIII, в общении с ним обнаруживали даже нечто очень похожее на брезгливость. Сам Людовик XVIII был скептичен и насмешлив, а уж он-то умел говорить неприятности. Довольно резок временами бывал и брат Людовика XVIII Шарль-Филипп д’Артуа, впоследствии король Карл X.
Наконец, среди придворной аристократии ставки Талейрана тоже котировались не очень высоко. Эта аристократия состояла из старой, в значительной мере эмигрантской части дворянства, из так называемых «бывших», вернувшихся вместе с Бурбонами, а также из новой – наполеоновской, за которой остались все ее титулы, данные императором. И те и другие, кто тайно, а кто и открыто, ненавидели и презирали Талейрана.
Старые аристократы не хотели прощать ему его религиозного и политического отступничества в начале революции, отнятия церковного имущества, антипапской позиции в вопросе о присяге духовенства, всего его политического поведения в 1789–1792 годах. Они были возмущены и его ролью в похищении и казни герцога Энгиенского, его содействием полиции в гонениях на аристократов-эмигрантов, прятавшихся на чужбине. С другой стороны, наполеоновские герцоги, графы и маршалы гордились тем, что они, за немногими исключениями, присягнули Бурбонам лишь после отречения императора и по прямому разрешению низложенного Наполеона, а на Талейрана и ему подобных они смотрели как на презренных изменников, продавших Наполеона и вонзивших кинжал ему в спину как раз в тот момент, когда он из последних сил боролся против всей Европы, отстаивая целость французской территории. Наконец, и те и другие не только прекрасно знали о, скажем так, «свободном» обращении Талейрана с казенными деньгами и о принимаемых им бесчисленных взятках, но и волей или неволей преувеличивали полученные им суммы.
Все эти колкости и неприятности Талейран мог до поры до времени игнорировать. Он был нужен, он был незаменим, и Бурбоны не могли не использовать его.
12 апреля 1814 года младший брат Людовика XVI граф д’Артуа совершил свой въезд в Париж и в течение нескольких дней до прибытия Людовика XVIII управлял Францией в качестве генерал-лейтенанта королевства.
Талейран во главе временного правительства встречал графа д’Артуа. Об этой встрече он написал в своих «Мемуарах» следующее: