Вопрос первый: почему после смерти Людовика XVI его сына сразу же признали королем все крупнейшие европейские державы, включая Англию, Австрию, Пруссию и Россию, а после смерти дофина признавать королем графа Прованского, объявившего себя в Вероне Людовиком XVIII, никто не торопился?
Вопрос второй: почему после Реставрации Людовик XVIII приказал провести эксгумацию тел своего брата и Марии-Антуанетты, а также распорядился поставить им памятники, не проявив при этом ни малейшего интереса к телу и памяти их сына Людовика XVII, несмотря на многочисленные петиции на эту тему, направлявшиеся ему?
Вопрос третий: чем объяснить удивительную снисходительность правительства после Реставрации к некоторым активнейшим участникам Французской революции? Известно, что в то время, когда большая часть «цареубийц» была выслана из страны, бывший член Директории Поль Баррас не только не был отправлен в ссылку, не только сохранил звание генерала, но и был принят на государственную службу. Более того, после его смерти в 1829 году гроб разрешили покрыть трехцветным революционным стягом. Быть может, эта странная благосклонность короля объясняется тем, что Баррас действительно знал какую-то очень важную тайну, но не торопился в отличие от Жозефины разглашать ее?
Опасный свидетель
Так можно ли утверждать, что Жозефину устранили за ее болтливость и за ее прямое или косвенное влияние на русского царя Александра?
Для подтверждения этой версии неплохо было бы найти еще несколько авторитетных свидетельских показаний.
Из современных историков версию об устранении Жозефины активно разрабатывает Альбер Мартен. Относительно версии об освобождении дофина он пишет следующее:
Франсуаза Важнер, автор блестящей биографии императрицы Жозефины, отмечает:
В «Мемуарах» графа Клода де Бёньо читаем:
Казалось бы, в этом заявлении о смерти Жозефины нет ничего удивительного. За исключением того, что оно было сделано 31 мая 1814 года. Но как мог господин де Бёньо знать о желании народа через сорок восемь часов после смерти Жозефины? Ведь в те времена не было ни радио, ни телевидения. Почему он сам уже 31 мая заговорил именно об отравлении? Получается, что этот самый де Бёньо поспешил ответить на вопрос, который еще даже не был задан.
Историк Альбер Мартен пишет: