Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Я три года не поддавался болезни. А у меня был рак. Помню, когда впервые схватил он меня за горло, я тотчас понял, в чем дело. На что мне врач, когда я и сам все прекрасно понимал! Возили меня по всяким докторам, под конец сказали: «Слава богу, у тебя рак не обнаружен, посев не показал». Я сделал вид, что поверил родным и врачам, и говорю: «Коли так, чего мне в больнице лежать, пошли домой». Приходили меня проведать родные и близкие, и у всех в глазах сквозь улыбку замечал я скорбь. «Несчастный, несчастный», — читал я в их глазах так ясно, как вижу вот сейчас, в эту минуту, всех вас. «Поздравляем, поздравляем, как мы рады, что диагноз не подтвердился», — говорили они. Что мне оставалось делать? Надел я на себя маску клоуна — и улыбался всем. Только одному человеку, дай бог ему не скоро попасть сюда, но рано или поздно он все равно придет, только ему, моему фронтовому другу Самсону Шервашидзе сказал я правду. Знаю, мол, что я болен и болен серьезно. Мечтаю только об одном — чтоб смерть была недолгой. Ни слова не вымолвил мой друг, знал, слова тут излишни. «Крепись», — сказал он мне на прощание. Три года я крепился. Боролся со смертью. Как боролся? В тот же вечер я сказал самому себе: «Так нельзя, желудок у меня отличный — отличный, легкие — что надо, сердце работает исправно, так неужели какой-то там проклятый рак в горле должен доконать меня? Ничего он со мной не сделает. Я должен жить так, как жил до болезни». И заставил-таки смерть повернуть назад. Меня столько облучали в больницах, что только ускорили процесс болезни. А я стал есть, шутить и не думать о смерти. Поддайся я отчаянию, меня через месяц не стало бы.

— Дальше? — Гервасий вытащил гвоздику и стал крутить ее в руке.

— Ну что дальше. Прошло время, и тут стала по ночам одолевать меня тоска… Мысль, неотвязчивая, назойливая, не давала мне покоя. «Ну ладно, — говорил я сам себе, — протянул ты несколько лет, уступила тебе старуха смерть, но пора и честь знать, пора и ее уважить». Вот эта-то мысль и погубила меня. Я и не заметил, как потерял интерес к жизни, вот тут она, смерть, и взяла меня. В конце концов в жизни всему приходит конец.

— Верно, верно… — кивнул головой парикмахер, погладил себя по плечам и пообвел вокруг широко раскрытыми, выразительными глазами, в которых застыла слеза. — А я вот не могу сказать, как я попал сюда.

— Что поделаешь? — Кириле встал, стряхнул платок, постелил его рядом с Евтихием и сел.

— Немыслимо… — пробормотал Герваси и взглянул на далекое солнце мертвых.

— И я так думаю, но факт остается фактом. Я не знаю, что убило меня. Никакой болезнью я не страдал, следил за собой, насколько это было возможно, не пил, не бодрствовал ночами, старался не нервничать. Известно, парикмахеры народ болтливый, я не принадлежал к болтунам. Делал свое дело молча и не спеша. На собрания не ходил, в чужие дела не вмешивался… Чего греха таить, хотелось прожить долго. Одевался по погоде, не знал, что такое простуда. Представьте себе: ни веселых застолий, ни любовных свиданий — ничего подобного. От всего этого я бежал как от чумы. И вот стукнуло мне сорок, жена и говорит: «Надо отметить день рождения, созвать родных, близких». Но я отказался. Во-первых, не такая уж я важная птица, чтоб мне отмечать так широко день рождения, во-вторых, известное дело — одних позовешь, других забудешь — пойдут обиды. Жена согласилась. Она у меня женщина спокойная. Заснул я в ту ночь — и что же? Так и не проснулся. Целую неделю ломаю над этим вопросом голову, все думаю: может быть, занемог незаметно, да и прозевал эту проклятую болезнь. Но ведь я каждый месяц наведывался в поликлинику. Врач, измерявший мне давление, даже завидовал: мол, ему бы быть таким здоровяком. Несчастный, пьет напропалую — вы все его знаете, он во второй поликлинике работает — Сосойя Такидзе, отец у него тоже был врачом, умер еще до войны. Так вот, этот несчастный Сосойя живой, а я, как видите… И надо же было умереть во сне, даже не почувствовать, что умираешь. Эх, зря я прожил свою жизнь, жил бы в свое удовольствие, может быть, сегодня меня и не было бы здесь…

— Ну что ж, здравствуй, товарищ по несчастью!.. — Кириле крепко пожал ему руку. Что ему понравилось в рассказе Евтихия?

Другие молчали. Они смотрели на плывущие к западу пурпурные облака и, едва Евтихий произнес последнее слово, почти одновременно опустили головы. Было заметно, что все они внимательно слушали бывшего парикмахера, но никто не произнес ни слова.

Перевод В. Зининой

Вороны

Зима была в самом разгаре.

Солнце только-только скрылось из глаз, и небо за горой окрасилось в зловеще-багровый цвет. Холодней земле, оттого что светило зашло, пожалуй, не стало. Целый день посылало оно слабенькие, косые лучи и ничего не могло поделать с морозом. Разве что светит да подает надежду, а против ветра да стужи куда там!.. У гусей ноги на ходу коченеют.