Читаем Кто же ты, Яна Грабовская? полностью

После введения ангельской деспотии в нашем классе в лице Яны Грабовской, у нас, по выражению Женьки, наступил золотой век. Она была болезненной девочкой, часто отсутствовала в школе по причине плохого самочувствия, имела освобождение от физкультуры. Бывало ей становилось плохо прям на уроке, и ее рвало, и надо отдать должное Воробушку, он всегда за ней убирал, так как наша школьная уборщица отказывалась. Мы даже решили, что из него выйдет хороший врач. Но, благодаря именно ей, мы стали чаще собираться всем классом на различные посиделки и пикники, хотя на них часто присутствовали ее криминальные друзья, они к нам не лезли даже в разговоры. Грек мог просто молча слушать наши диспуты, которые обычно затевала Яна, но как только они разгорались, она предпочитала уходить с Греком куда-нибудь в уголок, или, если его не было, просто удалялась и сидела одна, думая о чем-то своем. Неизвестно откуда, но у нее было много книг тогдашнего самиздата, которые она охотно давала нам читать. Благодаря этим книгам, мы многое узнали из того, что было в тогдашнее время заперто за семью печатями. Помню, какой ажиотаж творился вокруг книги Булгакова «Мастер и Маргарита», ее читал даже Гажин, а после прочтения начал серьезно заниматься литературой. Когда моя очередь дошла до этой книги, я, прочитав ее за сутки, пошел относить Яне, так как могли за ней прийти другие очередники. Я помню ее, открывшую дверь, в легком шелковом халате. Огромные глаза, легкая божественная улыбка, помню, как она взяла принесенную книгу изящными нежными пальцами, и голосом, который проникал прямиком в сердце, минуя мозг, пригласила меня на чашечку кофе. Янина мама куда-то уехала, и в доме кроме нее была ее подруга, с короткой стрижкой каре, как у Нины из «Кавказкой пленницы», и спортивным телосложением, явно старше самой Яны, которая, практически сразу покинув нас, пошла спать. Мы беседовали до самого утра, о Булгакове, о религии, о том, почему она везде имя Воланд в книги исправила карандашом на Ваал. Все ее движения были столь грациозны, даже простое движения глаз вызывали внутренний трепет в моей душе, которого я никогда ни до, ни после встречи с ней не испытывал. Я еще долго не мог прийти в себя после этой ночной посиделки, но, я понимал, мои шансы, как и у всех, благодаря Греку были равны нулю. Впрочем, все пацаны нашего класса тайно сохли по Яне, и по слухам не только пацаны. Женёк откровенно завидовал Воробушку, о чем не раз мне говорил лично.


Но мы окончили школу, и судьба нас разбросала по всему бывшему Советскому Союзу. Соцсетей тогда не было, и связи быстро терялись. Потом последовал развал СССР, мои родители переехали в другой регион, в родном городе я больше никогда не был. Как-то меня послали по работе в Харьков, и уже в последний день моего пребывания в гостинице я встретил своего друга Женька. Он был уже солидного вида мужчина, но его улыбка и жизнерадостность была при нем. Нашей радости не было предела, и, естественно, мы пошли в ресторан, где целый день до вечера мы вспоминали свою школьную пору и былых друзей. И уже в вокзальном ресторане практически за два часа до моего поезда он вдруг меня спросил о том, о чем я даже впоследствии пожалел:



– Слышишь, а ты помнишь Яну Грабовскую, у которой мать на Монику Беллуччи была похожа, если ее в рыжий цвет перекрасить?


– Конечно, я помню, ведь все в неё были влюблены, и ты в том числе.


– Да не, я не был, – замявшись, начал он уходить в сторону.


– Да как же не был?! А стихи кто писал, где как не иначе вожделенным ангелом ты ее не называл?


– Ладно. Ладно. Но после того, что я тебе сейчас скажу, ты тоже начнешь отрицать любые чувства к ней, – сказал Женек, подливая мне коньяк.


-Ты для начала выпей, а лучше давай по две выпьем, ты хоть и мозгоправ, но, боюсь, ты можешь не выдержать.


Он меня, естественно, заинтриговал, и мы выпили по две стопки коньяка, и он выдал:


-Так вот, Яна Грабовская вовсе никакая не Яна, и мало того, она даже не была девчонкой, это был пацан. Понимаешь,… это был пацан! – он это крикнул, чтобы видно я лучше услышал, на нас обернулись посетители ресторана.


-Так, Женек, я все понимаю, мы выпили, но мы же ничего не курили, с чего ты гонишь? – смеясь я ответил на его крик.


– Не веришь? Понимаю. Я сам был в шоке, когда узнал. Но ты наверняка помнишь мою тетку Тамару, которая работала во второй градской больнице.


– Ну, помню, но какая связь между твоей теткой и Яной?


Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное