Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828

— Так тут багато про Курляндию. А — от про нас! «Який погляд відкриється на всі ці краї з північного заходу, коли їх відвідає Дух культури! Україна стане новою Грецією: прекрасне небо цього народу, весела вдача, музичний хист, родюча земля та інше, колись прокинуться: так із багатьох маленьких диких народів, якими також були колись греки, постане культурна нація, та її межі простягнуться до Чорного моря, а звідти на весь світ». Ну, тут он немного нас недоузнал. Не такие мы уж маленькие и дикие. Но в остальном правильно. И про море наше Черное как, а?! Но важней всего, что он Ukraine от Rußland’а отделяет! Вот не всё знает, а это — очень даже в курсе, что мы — раз-ны-е. И как Греция теперь от османов уходит, так и мы когда-то от Rußland’а рванем. Но не подобно Задунайской Сечи, частями, а все вместе! А потому — до того и для того — нам беречь надо себя, то есть казацкое — в себе. Это самое важное! Понимаешь?

— Понимаю, Степко.

— Ну и чтоб Geist der Kultur[92], конечно… Но не наоборот, не попятно рачкувати! А то ж дед мой учился в Могилянской академии в Киеве, отец мой — в академии в Яссах, а я…

— Да-да, Степко. Ты уж говорил. Помню. И — спасибо Гердеру.

— Еще что… Видел, как на приеме у Воронцова ты дивився і дивувався, что казаки под музыку квартета підтанцьовували та підспівували.

— Да. То была музыка Бетховена.

— Може, й Бетховена. Но хлопцам, да и мне тоже, там слышались наші пісні: «Од Києва до Лубен» і «Ой надворі метелиця».

Горлис сперва подумал, что Степан привирает. Но когда тот пропел сии песни, то вынужден был признать мелодическое сходство отдельных мест со струнными «Русскими квартетами».

А вслед за этим подумал, что очень часто в Европах за тем, что называют русским, оказывается казацкое, украинское.

Послесловие Знаете ли вы хитрого Видока, дорогой Бальзак?

Горлису обидно было видеть, как в России читают дошедшие до нее мемуары его старшего друга Видока. Тут будто не замечали, что речь в них идет о преступниках, страшных, бездушных грабителях, ни во что не ставящих человечьи жизни. Складывалось впечатление, что российская читающая публика всяких бандитов воспринимает только в виде благородных шиллеровских «Разбойников». Дико представить, но Видока в Русланде осуждали и презирали как предателя и провокатора, представляя его деятельность в духе жандарма Лабазнова.

Но обо всём этом Натан не стал писать в подробных письмах Видоку, отосланных в начале 1829 года. В них он благодарил за помощь, консультирование, сообщил, что с нетерпением ждет следующих томов. И конечно же, расписал расследования прошедшего года (только контрразведывательные сюжеты приходилось излагать лафонтеновым языком). В свою очередь Видок, прочитав фрагмент о Криухе, чья карьера начиналась с подделывания векселей, сообщил, что после отставки он живет в Сен-Мандэ под Парижем, где купил бумажную фабрику. И вот письмо младшего приятеля натолкнуло его на мысль изобрести специальную бумагу, защищенную от подделывания, дабы в нее нельзя было вносить незаконные изменения. В завершающем письме цикла эпистол Натан пожелал Видоку успеха и в этом начинании.

Также Горлис отослал письма всем своим родственникам: и самым близким, и подальше. Тем, кто постарше, Карине, Эстер и Жако, пообещал, что, как только закончится война турок с русскими, приедет навестить их. Написал также в Вильно сестре Ривке. Это послание было кратчайшим: Натан просил понять его и простить.

Ну и самой затейливой, по обыкновению, получилась переписка с Другом-Бальсса. Приятель сообщил, что издательское дело успехов ему не принесло и он окончательно решил сосредоточиться на писательстве. Сейчас вовсю работает над новым романом, в который Бальсса, он же Бальзак (на сей раз он думает подписать книгу своим настоящим именем), верит, как никогда. Спасибо дядюшке Жако, благодаря его рассказам очевидца в книге есть «живое мясо событий». Забавно, Друг-Бальсса думает назвать новый роман «Бретань в 1799 году», в память об их общем годе рождения[93].