Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828

Натан был отсажен за отдельный стол, чтобы не видеть важных бумаг, какими занимается полковник, и принялся за описание. После библиотечно-архивной работы, которая, впрочем, тоже была ему интересна, он с удовольствием принялся за дело более творческого типа. И периодически удерживал себя, дабы не выходило слишком уж легковесно, за что его критиковал Воронцов после отчета о пароходе «Одесса».

— Я готов показать вам написанное, — сказал Натан минут через сорок.

— Ну-с, представьте по инстанции, — заявил полковник, пряча бумаги, с каковыми всё это время работал, и переходя к Натановой записке.

Окончив чтение, он откинулся на спинку кресла и застыл в молчании, обдумывая, куда разворачивать разговор.

— Живо пишете, господин Горли. Даже излишне живо.

— Уж извините. Не было возможности править в канцелярском стиле. Но ведь главное, что всё понятно.

— Да-с, теперь мне всё понятно. Хотя есть и вопрос, — произнес Достанич и далее своей прямотой удивил Натана. — Не можете ли вы, господин Горли, объяснить, почему с такой избыточной настороженностью относитесь к капитану Лабазнову?

Любопытная ситуация, о каковой вскользь упоминал Дрымов. Достанич, подобно тому, также не в восторге от деятельности жандармского штаб-офицера. Но у Степана Степановича положение выше, чем у Афанасия Сосипатровича. И если тот при обострении ситуации перешел к тактике умолчания, то этот не боится начать обсуждение. Впрочем, нужно быть аккуратным, чтобы в итоге не оказаться виноватым со всех сторон. Ну и добрые слова, комплименты для начала не помешают.

— Я гляжу, господин полковник, вы знаете обо всём в этом городе!

— Ну, не обо всём-с, — начал скромничать Достанич, но быстро исправился. — Хотя не только в этом граде. Если всё же говорить об Одессе, то мне известно о вашем стремлении помочь госпоже Ранцовой.

Он и это знает. Значит, теперь нужно развернуть рассмотрение вопроса в полезном для Натана виде. Причем так, чтобы это не противоречило и пользе полковника.

— Госпожа Ранцова — моя коллега по преподавательской работе. Однако же я хочу не столько помочь ей, сколько прийти на выручку правде. Извините за некоторый пафос.

— То есть вы не считаете достоверной историю о заговоре, зреющем в российских университетах? — спросил полковник опять впрямую.

— Я не могу давать точного заключения. Но есть нечто, вызывающее настороженность.

— Что ж именно?

— К примеру, очередность обвинений. Ведь версия заговора появилась много позже. Изначально же Викентий Ранцов был обвиняем жандармерией в убийстве Иветы Скавроне.

— Да-с, — опечалился Достанич, как показалось, совершенно искренне. — Несчастная девочка. Ужасное событие…

Тут Натан вспомнил про франтовские шейные платки Достанича, послужившие поводом к некоторому оживлению в светском обществе Одессы. Так ведь полковник тоже был клиентом Иветы, заказчиком… И это значительно усложняет ситуацию! Merde! Почему же он раньше не подумал об этом? У каждого человека бывают подобные «слепые места», мысли вроде бы и очевидные, близкие к поверхности, но почему-то не затронувшие. А Степана рядом, чтобы напомнить об этом, нету.

Что ж получается, пока дело о смерти Иветы Скавроне, любимой выпускницы благотворительного заведения вдовствующей императрицы, не закончено, то и Достанич тоже не может чувствовать себя в полной безопасности. Как человек, имевшей к ней некоторое отношение. И это может быть очень удобным для Лабазнова. Он с его фантазией готов придумать что угодно: скажем, что это Достанич зачем-то подговорил Ранцова убить Ивету. Вопрос только в том, удастся ли сломить волю студента, будет ли для жандарма какая-то выгода в том, чтобы «топить» Достанича. А ежели так, то, пожалуй, и Достанич был бы рад получить в свои руки какие-то козыри, если не факты, то предположения о непорядочном поведении жандармского капитана. Но — опять же — излагать это нужно чрезвычайно аккуратно, чтоб не оказаться крайним.

— Вы правы, Степан Степанович, смерть такой светлой личности — событие ужасное. Но разве не столь же ужасно следом ломать жизнь другого молодого человека, Викентия Ранцова? Капитан Лабазнов заподозрил его в убийстве и ведет расследование? Допустим. Но — надо же какое совпадение! — прошло несколько недель, и вот уж студент Ранцов оказывается в центре некоего всероссийского заговора.

— И то правда, ну какие из студентов заговорщики! Это ж не офицеры с их оружием, профессиональными навыками, солдатами в подчинении…

— Конечно! А теперь перейдем к вопросу о Степане Кочубее. В чем его сейчас обвиняют?

— В покушении на убийство из ревности. Собственно говоря, капитан Лабазнов изначально забрал это дело потому, что в такой версии оно имеет гражданский характер.

— А если бы оно расследовалось как покушение на жизнь военного, да еще военачальника, то могло бы идти через вас. Ведь так? — Достанич кивнул головой. — А теперь пророчествую. Через какое-то время Кочубей уже будет обвиняем жандармерией в чем-то еще более страшном. Скажем, в пособничестве врагу или просто в шпионаже!

При последнем слове Достанич оживился.