Кубинский рассказ XX века

Никто никогда не узнал, что же все-таки произошло с ней в ту ночь. Ни дети, ни врач, ни она сама. Ее подняли с земли, с глазами навыкате, перекошенным ртом, скрюченными руками. Почти пять часов без сознания, в борьбе со смертью, время от времени ужасно крича, словно ее кололи кинжалом или бросали в бездну. Собрали врачебный консилиум, но врачи так и не пришли к согласию. Спорили, думали — одно, другое. Наука может очень многое, но перед чем-то она неизбежно останавливается. Есть такие области души, такие ее движения, струны, изучение которых невозможно, и, когда они рвутся, душа срывается вниз, словно водопады, извергается, словно множество вулканов, раскаленной мощной лавой, и эта лава затопляет плоть, заставляя ее дрожать и извиваться в конвульсиях, это струны, о которых физиология не знает ничего. В течение почти двух недель Каридад не могла встать с постели. Она казалась опустошенной, неспособной двигаться и даже думать, не отдавала себе отчета в том, что происходит вокруг. Оставались лишь тонкая нить голоса и руки, ищущие ласки и заботы.

— Мария Антония, Фернандо, не оставляйте вашу маму, мне очень плохо.

Понемногу она поправлялась, жизненные силы ее восстанавливались, она ходила по дому, затем стала совершать короткие автомобильные прогулки ради свежего воздуха и разнообразия пейзажей. Но что-то глубокое, принадлежавшее ей одной, порвалось внутри ее как бы под натиском чего-то неизбежного. Тень, милая тень теперь отсутствовала, ее не было рядом, и даже ощущение ее близости было утрачено.

— Антонио, Антонио, куда ты делся, где ты? Почему ты не возвращаешься ко мне?

Она не могла возобновить эти беседы, сладостные беседы, и лишь с тоской искала милого ей общества, которое в течение долгих лет поддерживало ее, помогало достойно существовать. Теперь она была одна, совсем одна. Без мужа, без родины; да, конечно, дети внимательны, ласковы, но ведь они живут своей жизнью, своими радостями и заботами.

Как-то утром, умываясь, она услышала крик в соседнем доме. Она вышла полуодетой, дрожа от холода, но почему-то с какой-то новой уверенностью в движениях и внимательным, сосредоточенным взглядом.

— Что случилось? Что за крики?

Дворецкий сообщил ей новость. Оказалось, соседка, старая дева, постоянно занимавшаяся благотворительностью, пережила коллапс и находится в тяжелейшем состоянии. Врач «Скорой помощи» уже ожидал Каридад. Она быстро собралась. Каридад никогда особенно не заботилась об этой сеньоре, но здесь был особый случай, просто вопрос человечности. Смерть. Смерть! Все имеет свой конец, все разрушается, все идет к исчезновению. Три дня и три ночи провела Каридад, ухаживая за соседкой, как за родной, то есть просто помогала ей умирать, а затем надевала на нее саван, готовила погребальную залу, отдавая распоряжения мужественно и уверенно, словно чувствовала себя дома, а не на Кубе. «Святая, воистину святая», — в один голос говорили соседки. Каридад с большой ответственностью подошла к делу, вникала в малейшие детали, действовала энергично и отважно. Когда она вернулась домой, чтобы привести себя в порядок, переодеться и сделать другие необходимые дела, дочь начала ворчать на нее.

— Мама, зачем ты все это делаешь? Ты совсем не обязана. Ты заболеешь.

Донья Каридад улыбалась. Глаза ее, уже без темных кругов под ними, радостно блестели. Она уже не была больна, и ей казалось, что что-то миновало. Она чувствовала себя хорошо, очень хорошо. Люди забывают, что такое смерть, и Каридад, увидев смерть вблизи, примирилась с самой ее идеей. Смерть ведь одинакова и на Кубе, и в Астурии, и в открытом море. Везде и всюду бог забирает к себе человеческую душу, чтобы спасти ее от крушения в этой бедной жизни.

— Оставьте меня, оставьте, я нужна этим бедным людям.

В день бдения над покойницей донья Каридад не отдыхала ни минуты. Так как семья умершей была очень влиятельной, а имя зятя доньи Каридад очень известным, за одну ночь высшее общество Гаваны знало о ней и о ее беспримерном поступке.

— Каридад Навальпераль, вдова Родригеса, которая так много помогала нам в эти дни, — истинный ангел.

А далее следовали лестные слова, вызывавшие в ней сладостную дрожь от сознания исполненного ею долга.

— Очень приятно. Мы очарованы. Мы знаем о вас, о ваших огромных стараниях.

Спрашивая о ходе болезни, кто-то сказал по телефону:

— Даже не знаю, что было бы с нами без вашей помощи!

А затем говорили о знакомых, о духах, о помолвках, об оживленной светской жизни города. И о болезнях, больных, больше всего о болезнях. Развернув интенсивную деятельность, донья Каридад выстроила в своем сознании, in mente[13], длинные статистические сводки, касающиеся хронических больных, будущих умирающих, за которыми нужен уход и которым необходима поддержка в их смертный час.

— Не забудьте зайти к нам, Каридад. Это — горе, которое вы пережили слишком уединенно, одиноко. Но ведь то, что было в Испании, уже прошло. Вы должны себя чувствовать как на родине. Мы, кубинцы, очень открытый народ.