Кубинский рассказ XX века

Он не ответил на умоляющие, искательные взгляда сержанта Крысы и вошел в парадный вестибюль. Ему были оказаны все воинские почести, после чего он был введен в кабинет генерала Мабильяна, который встретил его чрезвычайно любезно и очень мило сыграл роль в спектакле вручения верительных грамот, имеющих во всех странах и при всех случаях почти один и тот же текст. Затем генерал произнес короткую речь, не забыв упомянуть о «вечной дружбе» между обоими народами, о «благоприятных сдвигах в деле взаимопонимания», достигнутых теперь, «на пороге процветания двух стран», о «славном прошлом каждой из них», о «братских узах», которыми они связаны, и о еще более крепких и еще более братских узах дружбы в будущем, и о прочих вещах в том же стиле и в том же духе. В ответном слове новоиспеченного Посла мелькали те же самые слова: «процветание», «дружба», «взаимопомощь», «братство», «континент будущего», «третий путь решения идеологических конфликтов эпохи, найденный дальновидными правительствами Нового Света»… и все прочее, что говорится в подобных случаях. За процветание обеих стран было выпито два бокала шампанского. Затем последовало крепкое рукопожатие, во время которого генерал Мабильян успел шепнуть Бывшему Начальнику Президентской Канцелярии: «Я намеренно не позвал фотографов, чтобы не было некоторых осложнений. Пусть будет только сообщение в печати, все решат, что это ваш однофамилец». — «Я понимаю вас, генерал!» И генерал, понизив голос еще на один тон, почти шепнул: «А ты, Рикардо, шельмец!» — «Ну а как, генерал, насчет европейских женщин, элегантных, изысканных, умеющих поддержать беседу?» — «Иди ты к…» Заведующий Протокольным Отделом приблизился к ним, давая понять, что аудиенция окончена. Новый Посол удалялся к дверям спиной и учтиво отвешивал поклоны при каждом шаге. Выходя из кабинета, он еще раз приоткрыл портьеру и, заглянув внутрь, сказал: «Чао, Фелипе!»

Супруга Посла ждала меня с обедом, где были великолепные блюда и вина: любимые мной русские соленые огурчики, манго, очень подходящий для подобных случаев, французские каперсы, которые так хороши под бразильскую кашасу[45]. Раненого Утенка Дональда заменили другим, новехоньким. Но теперь он не так навязчиво ассоциировался в моем сознании с понятием о Вечности. Да и лампочки Эдисона из магазина скобяных товаров уже не воскрешали в моей памяти Менло-парк, как это было еще вчера. Я оборвал с календаря все мертвые листья, пока не появился вторник 28 июня. Наступили лучшие времена. И когда в столовую вдруг ворвалась латынь, несколько затуманенная парами наспех распитой кашасы, мы ее тут же заглушили трубой Армстронга, найденной на короткой волне. Назавтра мне стоило большого труда понять, что в моей жизни наступила среда и что у среды есть свои обязанности. Но с четверга дни обрели свои названия и выстроились во времени, которое дано человечеству. И начались дни и дела…

Перевела Э. Брагинская.

Феликс Пита Родригес ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

Глаза Марты были прикованы к маленькому телу, которое от сильного жара как будто съежилось и стало совсем крохотным. Где он сейчас, этот зловещий шарик, который невидимо для глаз перемещается под кожей ребенка? Николаса снова протянула свою большую, темную, словно обожженную руку и пощупала ребра девочки.

— Когда болезнь выходит из пупка и перекидывается на ребра, тут уж ничего не поделаешь…

— А что, у нее разве уже перекинулась?

— Да ты потрогай сама, сразу нащупаешь.

— Где?

— Вот тут, на ребрах. Чувствуешь, перекатывается? Такой маленький шарик.

— Нет, ничего не чувствую. Где мне. Я ведь в болезнях ничего не смыслю.

— Ну да, и правда…

Однако Марта все-таки еще раз надавила пальцем на ребро девочки, стараясь, чтобы грязный ноготь не вонзился в нежную детскую кожу. Но зловещий шарик был неуловим.

— Ничего не чувствую.

— Неважно. Главное, он поднимается. Он цепляется за ребра, чтобы дойти до сердца.

— Так, значит, она умирает.

— Может быть и так. Правда, иногда шарик останавливается, не дойдя до сердца. Он набухает, разрывает кожу и выходит наружу. Но это бывает редко. Если бы ты позвала меня пораньше.

— Откуда же я могла знать.

— Ну да…

Николаса поднялась и отошла от кровати, и Марта поняла, что остается совсем одна. С ее губ сорвался отчаянный неразборчивый лепет, в котором слились все невысказанные мысли, мучившие ее в течение бесконечных десяти дней и ночей.

— Если Мартика умрет, Франсиско никогда этому не поверит.

С этими словами она подошла к распахнутой двери. За порогом до самого горизонта расстилалась необозримая трясина, окрашенная в тоскливый ржавый цвет. Взгляд Марты, скользнув по болоту, устремился дальше, туда, где кончается трясина, где начинается море. Посреди моря лежит маленький островок, а на этом островке живет Франсиско. Он думает о Мартике, он хочет, чтобы она жила. Он не поймет, что ничего нельзя было сделать, что шарик поднялся к сердцу. Негритянка Николаса прислонилась к косяку покосившейся обшарпанной двери.

— Вот если бы отвезла ее в Гавану.

— Куда?