Кубок орла

   — А будь что будет! К морю, так к морю. Сами знаем, что к морю. И про Сенат знаем. Всё знаем. Сколько раз про сие говорилось! Только покудова Сенат учредим, людишки до остатнего все зачахнут...

Сделав смотр армиям, он вернулся, усталый, в свою деревушку и запёрся в горенке, приказав никого не принимать.

Его уже начинала одолевать дрёма, когда вдруг слух уловил чей-то доносившийся из сеней тоненький голосок.

   — Отдохнуть не дадут, черти проклятые! — крикнул светлейший и, вскочив с постели, бросился к двери. — Душу вон вытряхну! Я вам... — И ахнул от удивления:— Никак, Евстигней?

Отдышавшись немного, дьякон без дальних слов приступил к рассказу.

   — Да тебе по умишку не дьяконом быть, — восхитился Меншиков, — а волхвом.

   — Зачем волхвом... Я и протопресвитером ублаготворюсь еси.

   — Будешь протопресвитером.

   — Аминь.

В тот же день Меншиков помчался в штаб.

   — Мазепа? — был его первый вопрос.

   — Сызнова цидулу прислал. Третью по счёту. На недуги ссылается — дескать, рад бы по приказу государя содеять и со всеми полками под Стародуб идти, да на одре лежит смертном.

Меншиков отправил к государю гонца за советом.

   — Так и есть! — простонал Пётр, выслушав гонца. — Изменник!

Но и теперь, когда сомнений не оставалось, он ещё не решался пойти на крайние меры.

   — Пускай за ним скачет сам Меншиков. Пускай поглядит, прикидывается ли гетман или впрямь занедужил. И ежели уличит его в неправдах — немедля в цепи!

Тем временем Мазепа отправил к Александру Даниловичу своего племянника.

   — Ради Бога, — со слезами упрашивал Войнаровский светлейшего, — пожалейте дядю. Ему сейчас идти в путь — всё равно что в могилу отправляться.

   — А могила, она везде могила, — резко отрубил Меншиков. — Где судьба, там и помрёт.

Войнаровский уехал ни с чем.

Мазепа не дождался племянника. К нему явился один из споручников, бывший при армии государя, и дословно передал разговор Петра с гонцом Меншикова. В тот же час Иван Степанович укатил в Борзну. Его сопровождала всего лишь горсть сердюков.

У Борзны гетман встретил Войнаровского.

   — Спасайся! На тебя с войском идёт Меншиков.

Мазепа переправился через Десну и соединился с драгунским шведским полком.

   — И будь он проклят! — с какой-то непонятной рассеянностью плюнул царь, узнав о побеге Мазепы. — Не до него нам! Убёг, чёрт с ним. Слава Богу, что войско с ним не ушло. Только сего и страшился я...

Время отступлений и увиливаний от боёв прошло. Государь приготовился встретиться лицом к лицу с шведским королём.

   — Главное, — вдалбливал он близким, — не в деле со шведами, а в тыльном мире. Всё сулите людишкам и давайте всё, что можно. Наипаче же всего не скупитесь на любые посулы.

То же внушал Пётр и новому гетману Скоропадскому, за которым наказал Голицыну и отцу Никанору (за усердие возведённому в настоятели) следить, «как за собственным оком».

Страх перед не знавшим поражения Карлом давно прошёл у царя. За восемь лет войны Пётр многому научился. Оружейные заводы и кумпанейские фабрики работали вовсю. Острого недостатка в снаряжении, обмундировании и провианте уже не было. Да и подстерегавший его враг был мало похож на нарвского льва, одним ударом опрокидывавшего целые корпусы русских солдат. Шведские армии скорее походили на толпы оборванцев, чем на регулярное войско.

Царь хоть и торопился, но занять Полтаву не успел. С одной стороны, войти в город помешали болота и река Ворксла, с другой — уже орудовал неприятель. Для связи с осаждёнными Пётр приказал метать в Полтаву бомбы, начиненные письмами.

Вскоре через головы врагов в Петров стан прилетела ответная бомба:

«Пороху почти нет. Долго держаться не можем».

Двадцать шестого июня 1709 года государь проехал по фронту. Смотр удовлетворил его. Войска выглядели бодро, даже молодцевато. Поутру начался бой, а к обеду Пётр, хмельной от счастья, уже писал Скавронской:

«Матка, здравствуй! Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил; единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побита, о чём сами от нас услышите, и для поздравления приезжайте сами сюды».

   — А теперь столы! — по-мальчишески закричал государь, — Столы! Вина! И эх, гуляй, веселись! Ходи, хата, ходи, печь, хозяину негде лечь!

На обед были приглашены пленные: первый министр Карла граф Пипер, фельдмаршал Реншельд, четыре генерала и множество неприятельских офицеров.

Меншиков сам налил первый кубок и подал Петру.

Все встали.

   — Я пью за здоровье учителей! — рявкнул царь. — За здоровье учителей, научивших меня военным артеям!

   — Осмелюсь спросить, кто эти учители? — обратился Реншельд через толмача к государю.

   — Вы, господа шведы!

Глаза пленника повлажнели, на лицо легла тень горькой улыбки.

   — Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей.

Начался пир...

Было ещё далеко до утра, когда Пётр проснулся. От хмеля не осталось и следа. Только во рту держался ещё тяжёлый дух винного перегара да правая сторона головы как будто казалась тяжелее левой.

   — Пора! — толкнул он храпевшего рядом светлейшего, но тот что-то промычал и повернулся к стене.