Кубок орла

Арсеньевой не надо было повторять по нескольку раз одно и то же. Она сразу догадывалась, чего от неё хотят. «Слово, должно, имеет какое к царице», — сообразила она и немедленно исчезла.

   — Ты один? — ласково поглядела Екатерина на Меншикова.

Он галантно расшаркался и приложился к её руке.

   — С протобестией.

   — Зови же его.

Александр Данилович высунул голову в дверь:

   — Евстигней! Евстигней же!

Никто не откликнулся.

   — А, вон он чего! — ухмыльнулся светлейший. — Я и позабыл... С той поры как протодиаконом стал, он завсегда требует высокого почтения к своему сану. Ваше благословение! Отче протодиакон!

В то же мгновение Евстигней появился в дверях:

   — Се гряду. Благословенье Господне на тебя, царица.

   — Два дела к тебе, — строго остановил его светлейший. — За первое, ежели с честью исполнишь, пятьсот рублёв денег получишь.

Глазки протодиакона блаженно сощурились:

   — Бог даст — ив окно подаст...

   — Второе же дело, — продолжал Меншиков, — воистину принесёт тебе протопресвитерство.

   — Чаю и тщусь предстать перед лицом Саваофа в сём образе дивном.

   — В том порукой тебе мой пароль, — подтвердила Екатерина, сделав ударение на «мой».

Выслушав всё с должным вниманием, Евстигней пригорюнился. Первого дела он не страшился. «Велика ли беда случится, коли на свете одной басурманкой убавится? — просто и без всяких колебаний решил он. — По крайности раскольники болтать перестанут, будто государь до сего дни с басурманкой якшается».

Куда неприятнее было второе поручение. Евстигней не представлял себе даже, как за него приняться. Ну как уличить венчанную жену государя, царицу Евдокию Фёдоровну, во-первых, в непотребной связи с майором Глебовым и, во-вторых, в тайных сношениях с сыном, якобы недоброе замышляющим против царя?

   — Что ж приутих? — спросил светлейший.

   — Боюсь, благодетели, как бы царь со стыда за блуд Евдокии Фёдоровны заодно с Глебовым и меня, грешного, тайну открывшего, на виску не вздёрнул... Да и царевича жалко. Тихой он больно.

   — Протодиакон ты или дурак? — обозлился Александр Данилович и вдруг отступил, словно поражённый чудовищной догадкой. — Да уж верен ли ты сам государю? Уж не в одном ли гнезде сидишь с Яшкой Игнатьевым, коли смеешь чёрные дела царевича покрывать?

Протодиакон подумал было, что Меншиков шутит, но взглянул на его перекосившееся лицо и почувствовал такой жестокий ужас, что добрую минуту не мог шевельнуть онемевшим языком.

   — Единому Христу поклоняюся! — завопил он наконец. — И единого помазанника его, Петра Алексеевича, хвалю и славлю.

   — То-то...

Протодиакон больше не спорил. Его отпустили с гостинцами и щедрыми посулами.

   — Ничего не сделает, — раздумчиво сказала Екатерина, когда он вышел. — Страха ради поддакивал нам. А сам и не слушал.

Меншиков снисходительно усмехнулся:

   — Всё сделает. Кому охота с фельдмаршалом, светлейшим князь Меншиковым в свары встревать? Не я ли губернатор Ингерманландии? Не я ли поставлен заместо государя парадиз стеречь?.. Как червя раздавлю.

Екатерина обняла светлейшего и поцеловала его в обе выбритые щеки.

   — Стоять тебе превыше всех у престола, Александр Данилович.

Со двора донёсся грохот колёс.

   — Тпрр, ханская жёнка! — прозвучал знакомый хриповатый голос. — Приехали!

Меншиков торопливо опустился на колени перед большим сундуком и принялся перекладывать вещи. Широко шагая и отчаянно размахивая руками, по двору шагал государь. На него с заливчатым лаем кидалась Лизет Даниловна. Он пригнулся, собака легла на спинку, потом вдруг закружилась волчком, перекувырнулась в воздухе и помчалась к крыльцу.

   — В добром духе государь, — шепнула Екатерина. — Видишь, как Лизет беснуется.

Через минуту царь топал уже по сеням, о чём-то разговаривая с мажордомом Полубояровым. Екатерина бросилась навстречу мужу.

   — Что сие? Угадай-ка, матка! — ткнул государь к самому лицу жены новенькую подкову.

   — Соломинка, — пошутила царица и чмокнула Петра в руку.

   — Люблю за догадку, — расхохотался царь. — Истинно, соломинка. А кузнец, дурак, Христом Богом клянётся, будто сия солома не солома, а подкова.

И с этими словами он понатужился и разогнул подкову.

В тереме было душно. Пахло табачным дымом, душистой водкой, пудрой, свежевыстиранным бельём. Государь снял с себя поношенный, русского сукна, кафтан и поставил на стул ногу, чтобы разуться. Екатерина и Меншиков, отпихивая друг друга, бросились ему помогать.

Чтобы никого не обидеть, Пётр лёг на диван и, к великому удовольствию Лизет Даниловны, прыгнувшей к нему на грудь, задрал кверху обе ноги.

   — Действуйте. Всем сёстрам по серьгам.

Взгляд его упал на сундук. Он тотчас же поднялся и молча выхватил из него охапку белья.

Царица капризно надула губы:

   — А я-то старалась...

   — На брань, матка, едем, не женихаться.

Стоявший у порога мажордом подобрал бельё и аккуратненько уложил его на стул. Царь только теперь заметил, что Полубояров расстроен и как будто собирается ему на что-то пожаловаться.

   — Иль жёнка снова мутит?