Кубок орла

   — Ей-Богу, ваше величество, впервой от вас слышу! — отступил офицер.

   — Взять его!

Через час во дворец прискакал гонец с известием о прибытии царевича Алексея.

Прямо с дороги царевича, окружённого вельможами и духовенством, увезли в Кремль.

   — Шпагу прочь! — сухо, вместо приветствия, бросил царь.

Алексей безропотно повиновался.

   — А теперь пойдём, побеседуем!

Дверь распахнулась. Раздались звонкая оплеуха, пришибленный плач, злобная ругань. Потом всё смолкло, и в зал вошёл, непривычно величественный, с высоко поднятой головой, Пётр.

Сидение тайного совета было открыто тотчас же. Допрос длился двенадцать часов без перерыва и прекратился, лишь когда царевич очумел, и не мог выговорить ни слова.

На третий день, когда Алексей отлежался немного, его повели в Успенский собор. Там, в немой тишине, он отрёкся от наследства и признал наследником престола своего брата, Петра Петровича.

19. ВЕЛИЧЕСТВО ТВОЁ ВЕЗДЕ ЯСНО

Гамильтон была заключена в Петропавловскую крепость. В соседней камере сидел Орлов.

Однажды утром Марья Даниловна услышала отчаянный крик:

   — Царевича?! В каземат?! Не хочу! Не смеете!

А девятнадцатого июня 1718 года в крепость явился Пётр. Его сопровождали Меншиков, адмирал Апраксин, князь Яков Долгорукий, генерал Бутурлин, Толстой, Шафиров и молодой офицер Румянцев.

   — Хочешь жениться? — спросил царь, входя в камеру к сыну.

   — Как твоя будет воля...

Меншиков втолкнул в камеру Евфросинью. Она была в одной рубахе и босиком. Алексей бросился к ней, но Пётр остановил его:

   — Скор больно! Погоди малость, видишь, тяжёлая она. Мы её на дыбе от бремени освободим, тогда и пользуйся вволю.

Страх, что отец приведёт в исполнение свою угрозу, заставил царевича сдаться. «Очерню... всякого очерню, про кого только ни спросит. Тем, может, заслужу помилование Евфросиньюшке».

   — Всё расскажу! — взмолился он. — И про Досифея, и про Лопухина... Только пощадите робёночка! Не ведите на дыбу Евфросиньюшку. Плоть мою не губите!

Слова эти прозвучали страшными напоминаниями. Пётр резко повернулся к Толстому:

   — Пытать девку Гамильтонову! Огнём жечь, покудова всё не обскажет!

Чуть согнувшись и кручинно вздыхая, Пётр Андреевич медленной походкой, как подобает человеку, выполняющему печальный долг, вышел из каземата.

   — А мы послушаем, что он нам про Досифея и Лопухина болтать будет, — обратился государь к ближним, присаживаясь на койку. — С кого начинать будешь?

   — С кого повелишь, батюшка.

   — С матери велю.

Алексей оторопел и мутящимся взором уставился на отца.

   — Отрекаюсь от тебя!.. — вдруг взвизгнул он. — Не родитель ты мне больше! Ты Вельзевул... Ты хочешь, чтобы я Иудин грех сотворил противу матери родной?! Отрекаюсь!

   — Ах, так! — встал государь. — Только опоздал малость. Ты давно мне не сын. С того дни, как восстал против меня и на корону мою зариться начал. В кнуты крамольника! А девку распутную — на дыбу!

Евфросинья не выдержала пытки и на все вопросы отвечала одним коротеньким «да».

Когда все улики были собраны, Пётр вызвал к себе Толстого и со спокойной деловитостью бросил:

   — Пора кончать...

Пётр Андреевич немедленно отправился к Алексею. Узник лежал на койке и хрипло стонал. Толстой дал ему напиться, заботливо смочил виски, вытер с подбородка кровь.

   — Как изволили почивать-с? Недужится, Алексей Петрович?

   — Худо, Пётр Андреевич...

   — Как не худо-с... О-хо-хо-хо, грехи наши тяжкие! Вы подремите. Сон, Алексей Петрович, добрый целитель. Силушки наберётесь, оно, глядишь, легче будет... кнутики перенести-с...

   — Как? Ещё будете бить? — задохнулся Алексей.

   — Кнутиками-с. Не беспокойтесь, на дыбу не вздёрнём... А кнутики — что...

Они долго смотрели друг на друга, не мигая, не отрываясь. Один — как бездомный щенок, без всякой надежды скулящий под ногами безразлично проходящих людей; другой — взором убитого горем отца, не знающего, как спасти блудного сына.

   — А можно без сего, — вздохнул после долгого молчания Пётр Андреевич. — Жалко спинку-с... Особливо когда кровь забрыжзет... Вот оно, пёрышко. Я и обманку сам, зачем вам трудиться. А вы уж черк-черк-с...

Царевич взял перо и, почти не сознавая, что делает, принялся писать под диктовку Толстого:

«Ежели б до того дошло, и цесарь бы Карл VI начал бы производить в дело, как мне обещал, вооружённой рукою доставить меня короны российской, то б я тогда, не жалея ничего, доступал наследства, а именно: ежели бы цесарь за то пожелал войск российских в помощь себе, против кого-нибудь своего неприятеля, если бы пожелал великой суммы денег, то б я всё по воле учинил».

   — Теперь всё-с, — душевно пожал Толстой руку узнику. — И кнутик не нужен-с...

Верховный суд был составлен из ста двадцати семи человек. В приговоре перечислялись многие преступления царевича, но во главу их была поставлена самая страшная вина: «Намерен был овладеть престолом через бунтовщиков, через чужеземную цесарскую помощь, и иноземные войска, с разорением всего государства, при животе государя, отца своего».

Это дало право присудить Алексея к смертной казни.