Кубок войны и танца

Машины сдавали назад, делали виражи, ревели, взрывали воздух, газовали, неслись, круша Сталина в 1944 году, ломая его душу и плоть и врываясь в 1994 год, отбрасывая пятьдесят лет, то есть мешок с мукой и цементом, перекидывая его из рук в руки, прошивая пулями и смеясь.

«Где-то здесь, в горах, среди железных людей, произрастает цветок по имени Бог. За ним следят все. Ждут, когда он распустится. Обещал в январе. В самый лютый мороз».

Смотрел на людей, сжатых, выверенных, точных, вгоняющих себя в жизнь, пронзающих её, проходящих насквозь. Они сидели в кафе, шагали мимо, проезжали на тачках, но во всех было только одно: схватка, накал и борьба.

«Солнце – это гористая местность, по которой трудно идти, так как изнашиваются ботинки, ноги кровоточат».

С гор спускались люди, поигрывая ТТ и блистая айфонами. Они рождались из камня и сходили с небес.

«Чем трагичнее смерть, тем банальней. Тем смешней, веселей».

Я курил сигарету, присев в одном из кафе. Смотрел на железный поток, описанный Серафимовичем, побывавшим в Чечне, рассказавшим её. Всё двигалось, гремело и лязгало. Будто Грозный вступал во весь мир, захватывая его, руша, кроша. Запахи опасности, нападения и убийства кружились в воздухе, опьяняя, маня. Мне хотелось сорваться с места и бежать, лететь стремглав, атаковать, нападать. Ничего не было, кроме бород, чёрных, курчавых, жёстких. Речи поднимались в небеса и обрушивались на землю. Шла война. Изнутри. Запертая в сердцах. Вырываясь наружу. Обжигая меня.

«В редакции нужно идти с динамитом».

Я обратил внимание на детей, они все везли за собой настоящие танки. Огромные машины двигались вслед за ними. Проходя в самых узких местах тротуара, там, где были деревья, толпы, столбы. Такое было естественным. Их вели за руку женщины. Они покрывали головы, прятали лица как клад капитана Флинта, который можно будет найти после смерти целым и неубиенным. Не затронувшим смерть. Обошедшим её.

«Женщина рожает так, как умирает мужчина».

Заказал жижиг-галнаш и тархун, выкурил ещё сигарету, закрыл глаза, втягивая дымок. А когда посмотрел, то увидел в окне Платонова, идущего, неся на руках своих родину. Та визжала, вырывалась и кричала, что никогда его, писателя, она не признает, не напечатает, и что он умрёт безвестным, скомканным и чужим.

«Я вижу страдание, которое умерло в человеке. Труп его разложился, будучи не похоронен, мелькая в глазах, словно в витринах, и порождая запах. Смерти. Она кругом».

В памяти крутился Саратов, моя молодость в нём, как я распылял себя на его улицах, шлялся, пил, не спал по ночам, пропитывал город собой, выплескивал себя на него, заполнял его недра, бездну и суть, вламывался, врывался, не оставлял ничего, отдавал всё ему, улицам, театрам, банкам, кафе, машинам, людям, умершим и родившимся, то есть белым и чёрным фигурам в шахматах – битве Юга и Севера, Карпова и Каспарова, решавшим судьбу планеты, будущего, всего.

«Секс – это немецкие самолёты, сбитые их врагами во время Второй мировой войны».

Представил себе пожилого мужчину, к которому я зашёл в гости, говоря про бессмысленность жизни без любви, про песни, посвящённые ей, книги и фильмы, объясняя её ему, стоящему равнодушно, перевязывающему стопку газет, ищущему очки, отвечая:

– Да так. Поживи без неё. Где же мой карандаш? Надо взять на заметку.

– Что?

– Ничего. Пустяк. Строчку Василия Розанова.

– Умершего?

– Весьма.

Вспоминал сон, давний, про самолет, севший на Волгу, покачивающийся на её волнах, никуда не спешащий, облачный и пустой.

«Грек Зорба не только замечательно танцевал сиртаки, но и написал немало работ: Анаксимандр, Фалес, Гераклит, Платон, Аристотель, Цой».

Снова пришло ощущение вскрытости головы, связи её со всем миром, каждая мысль о ком-то вступала с ним в диалог, я не мог просто так подумать, сразу же получая обратную связь, слушая отовсюду:

– Мы будем рубить человеческое мясо на всех площадях страны.

– Мы уплотнились и сжались, чтобы хлынуть, рвануть и занять всю территорию России.

Я пытался успокоиться, не слушать, не думать, но не мог, сознание работало, как грузчик, разнорабочий, рассылая сигналы и получая их, будто телефон и антенна, вросшие в мою голову в результате операции, но не просто, а спец по уничтожению бандформирований, залёгших в её глубине, в её лесах и горах.