Куда он денется с подводной лодки

Печь была хоть и не горячей, но теплой. И чайник за заслонкой не остыл. Не с пылу с жару, но чай можно пить. Он, чай этот дачный, был особенным. На городской не похож – духовитый. И под любым градусом хорош. Или Баринов все это себе придумал?! Как в старом кино профессор Плейшнер, опьяненный воздухом свободы? Может быть, и так. Слишком тяжел и грустен был последний год у бывшего подводника Ильи Александровича Баринова...

Баринов потянулся через стол, за которым писательствовал, отдернул в сторону занавеску на шнурке. За окном расстилался молочный туман, прошитый сверху лучами холодного осеннего солнца. У самой земли «молоко» было жидким, и Баринов засмотрелся на галок, которые потрошили корку хлеба на соседском огороде. Наглые птицы яростно цеплялись за кусок со всех сторон, тянули с силой каждая в свою сторону, не уступали.

А в трех метрах от птиц из-за перевернутой вверх дном корзины за пернатыми наблюдало невиданное чудище: лысое, с тощим хвостом, который метался из стороны в сторону, с раскосыми марсианскими глазами. Баринов даже вздрогнул. Что-то подобное он видел в американском кино. Как его, дай бог память, «Чужой» или «Чужие»... Что-то такое.

Баринов уже готов был выползти на крыльцо, чтобы посмотреть поближе, но в это время в соседнем доме открылась дверь, из-за которой высунулись голова и нога в сером валенке, торчащем из-под цветастого халата.

– Кыс-кыс... – услышал Илья.

Галки взлетели, бросив добычу, а чудище раскосое отозвалось на «кыс-кыс» нежнейшим «мяу!», развернулось, задрало хвост и побежало к дому.

– Кошка, – сказал себе Баринов.

И подумал: «Бывают же такие страшные. Прям как его хозяйка». И тут же устыдился своих мыслей. Хозяйку-то он толком не видел. Ну «пятая точка» у нее унылая, но это ж ни о чем не говорит.

– Может, она человек хороший! – вслух подумал Баринов и вернулся к своей писанине.

* * *

Государственные испытания лодка проходила в Севастополе. В одну из суббот на борту проходила генеральная уборка. Матросики по лодочной трансляции из большой любви к своему старпому по фамилии Скворцов беспрерывно крутили любимую песню из репертуара жутко популярной тогда «Машины времени». В песне той припев такой, постоянно повторяющийся по сто раз: «Что за глупый скворец, что за глупый скворец, что за глупый скворец».

Сам старпом делал вид, что это его не касается, – вместе с офицерами экипажа покуривал под навесом. Его присутствие ужасно раздражало офицерский состав: улети, наконец, этот «скворец» куда подальше, они бы быстренько снарядили гонца за пивом. Благо автовокзал, у которого на приколе бочка с любимым напитком, вот он, считай, под боком. Но «скворец» был глупым, а если уж совсем правильно, хитрым. Сам не ам и другому не дам.

Поэтому офицеры могли только тихо мстить за испорченный выходной, дружно насвистывая полюбившийся всем мотивчик.

И вот в момент, когда всем уже нестерпимо захотелось послать «глупого скворца» – и того, который из динамика рвался, и того, который мозг насиловал у молодых офицеров, – на все известные буквы русского алфавита, на причал с визгом влетел автобус с надписью «Кино». Ну прям кино! Кто б рассказал – не поверилось бы!

Из автобуса вылезла целая куча гражданского народа с киноаппаратурой, а также с начальником штаба и какими-то тремя «клоунами» в офицерской форме. Были они явно ряжеными, так как в такую жарищу вояки были одеты в наглухо застегнутые кителя и теплые зимние куртки-«канадки». А вот лица у них были знакомые.

– Ё-мое! – присвистнул кто-то тихонько. – Это ж артист... как его... Ну, мужики! «Эскадрон гусар летучих»! Ростоцкий! Андрей Ростоцкий! Точно!

Точно! Баринов актера узнал. Два других – тоже знакомые по кино, только фамилии от волнения из головы вылетели.

Новости разносятся быстро. Тут же стало известно, что на лодке будет сниматься сцена нового фильма про подводников. С Ростоцким в главной роли.

Фильм о подводниках, которые служат на Севере, а снимается в Севастополе, да еще и в самый зной. Ну да на то оно и кино!

Наблюдать за процессом было очень любопытно.

– Дубль первый! – гаркнул ассистент.

Командир спускается на пирс, оборачивается к рубке лодки, ожидая увидеть своих героев...

...а вместо них на передний план вылезает голый по пояс матрос-сигнальщик с папиросой в зубах и начинает заигрывать с одной из ассистенток...

Дубль сорван. Режиссер рвет и мечет и ассистентку и сигнальщика готов затоптать.

Дубль два. Все встали по местам, грим актерам слегка поправили.

– Мотор!!!

По этому слову пришло все вокруг в нужное по сценарию движение. Кэп вышел на причал, Андрей Ростоцкий со штурманом выползали на мостик и в диалог свой вступили. Режиссер руки от удовольствия потер, мол, процесс пошел, ура!

Тот, кто придумал фразу «кино и немцы», был абсолютно прав. На сей раз сцену сломал кок. Он выплыл на пирс прямо из-за рубки. Из одежды у него были только собственная буйная растительность на широкой груди и фиолетовый бланш под глазом – это подруга с ним отношения выясняла на тему «изменял – не изменял».