Куда он денется с подводной лодки

– Придется тебя баней угостить, – со смехом сказала она.

– Не, я сегодня не буду. Я завтра, – смущенно заупирался Баринов.

– Ну куда ты с такими ногами? – Инга по-хозяйски подтолкнула его в открытую дверь, нырнула в парилку, и он услышал, как она громыхает ковшиком и еще чем-то.

Баринов топтался в предбаннике, стараясь не смотреть на веревку с бельем, на которой сушились сногсшибательные женские тряпочки, все в каких-то немыслимых бантиках, кружавчиках, белопенные, невесомые. Он бы, наверное, упал в обморок от этой картинки, если бы в этот момент в дверях не показалась Гуся с тазиком воды.

– Вот, скидывай свои носки и мой ноги. Давай-давай!

– Я сам выстираю, – пробубнил себе под нос Баринов, пристроился на краешке низенькой скамейки и стянул носки. Он поболтал ногами в горячей воде и насухо вытер огромные свои лапы полотенцем, которое подсунула ему под ноги Инга.

Она выволокла откуда-то из-за печки шерстяные следки с огромными заплатами на пятках. Они были связаны из грубой овечьей шерсти. Такие толстые, что в них, вместо валенок, можно было ходить по снегу.

– Вот, держи. Немного маловаты будут, но ничего. А твои я в воду брошу, пусть отмокают.

Баринов хотел было сказать, что заберет их домой, да прикусил язык: оставить носки здесь, значит, оставить ниточку к Гусе. Хрен знает, как она дальше с ним обойдется. Вещь его останется, значит, будет повод пообщаться.

Где ему было знать, что Инга думала о том же, оставляя его полосатые носки в своей бане.

Лихорадочно придумывая повод напроситься или пригласить в гости, они дотопали до Ингиного крыльца. Остановились. Она только хотела сказать ему, что приглашает на чашку чаю, как он опередил ее:

– Ну вот... Мышей не бойся, они сами нас боятся... Я пошел? Пока?

И, не дождавшись ответа, шагнул в непролазную огородную кашу.

А Инга стояла, раскрыв рот от изумления, и смотрела ему вслед. Он снова уходил от нее, да еще так смешно. И она расхохоталась, глядя, как он в темноте выдергивает длинные ноги из грязищи, теряя на ходу вязанные из толстой овечьей шерсти тапочки, как протискивается в дырку забора, цепляясь за ржавые гвозди и чертыхаясь.

Она не стала дожидаться, пока он доберется до своей двери. Шагнула на крыльцо, выдернула из железного замочного «уха» палочку на веревке, закрылась на засов, подергала дверь.

– Нет, значит, нет! – сказала она лысому Митрофану, который проснулся и таращил на Ингу свои раскосые глаза, щурясь от яркого света. – Пусть и дальше боится.

– Мурр! – согласился с ней лысый кот.

* * *

– Идиот! Трус! Кретин! – Баринов готов был головой о печку колотиться. – Спрашивается, какого хрена рванул, будто убегал от погони?

«Это трусость старого холостяка», – вспомнил он Женю Лукашина.

– Ага! А ты-то какой на хрен «холостяк»??? Двадцать лет семейной жизни! Ауж сколько романов!..

Тут Баринов прикусил язык и подумал, что хорошо еще не вспомнил, сколько в его жизни было проходных, совершенно случайных связей. И все это было не сравнимо с той единственной женщиной, которую он боготворил всю жизнь. К ней не прилипла та грязь, в которой ее вываляли его родственники. Он все эти годы казнил себя за то, что не разобрался тогда, не поговорил с ней, доверился почте. Ауж когда узнал, как все это обтяпала его маменька, просто понял, что сам был доверчивым дураком.

«Тогда был молодой дурак, а сейчас дурак старый, – думал Баринов, отдирая от огородной грязи пятки. – Сходил в гости, чучело! Не-е-е-е-т! Надо что-то придумать...»

* * *

Он долго не спал в эту ночь, ворочался с боку на бок в жаркой постели, вздыхал, как большой зверь, и забылся часов в пять тяжелым сном. Он, конечно, не видел, как рано утром из соседней дачи вышла Инга, нагруженная сумками, с чемоданом на колесиках, с кошачьим баулом, в котором мяукал лысый кот. У калитки ее уже поджидал сосед Петрович.

Решение уехать Инга приняла мгновенно. Нет, не насовсем. Уехать куда-то отдохнуть, туда, где не будет Ильи Баринова.

«Вот черт! – думала она, трясясь в кабине грузовичка, – Петрович отправился в город за продуктами и с удовольствием взялся подработать извозом. – То я бежала в деревню от мужа, теперь бегу от... От кого?»

В этот момент Инга вспомнила вчерашнее, мышь эту – будь она неладна! – и руку горячую Ильи Баринова в кармане своего банного халата, и смешные его полосатые носки, которые она сегодня утром не поленилась отстирать от огородной каши и повесить в бане на просушку.

Она ведь уже рот открыла вчера, чтобы пригласить его в свою избушку на чай, а он вдруг рванул от нее, как укушенный. Вот бы опозорилась, если бы позвала, а он бы отказался.

От этих воспоминаний Ингу словно кипятком обварило. Она даже покраснела и покосилась на Петровича – не увидел ли он ее смущение. Нет, Петрович рулил себе, насвистывая знакомый мотивчик какой-то блатной песенки, которая надрывно звучала из приемника. Под его «шансон», да со своими думами о брошенном соседе, Инга задремала. Проснулась, когда Петрович гаркнул ей прямо в ухо:

– Прибыли-с!

* * *