Куда она ушла

Взгляд Мии встречается с моим, и мгновение я боюсь, что моё напускное спокойствие рассыплется в прах. Я отвожу взгляд.

– О, ну знаешь… Хорошо. Работаю, – отвечаю я.

– Ясно. Разумеется. Работаешь. У тебя турне?

– Ага. Завтра улетаю в Лондон.

– О, а я завтра улетаю в Японию.

Противоположные направления, думаю я и удивляюсь, когда Миа на самом деле произносит это вслух.

– Противоположные направления.

Слова повисают в воздухе, не предвещая ничего хорошего. Внезапно я ощущаю, как водоворот снова начинает бурлить. И он поглотит нас обоих, если я не уйду.

– Ну, мне, пожалуй, пора идти.

Я слышу, как хладнокровная личность, выдающая себя за Адама Уайлда, говорит словно в нескольких футах от меня.

По-моему, я вижу, как выражение лица Мии чем-то омрачилось, но не могу с уверенностью сказать, потому что каждая частичка моего тела испытывает волнение и, клянусь, меня может вывернуть прямо здесь. Но когда я избавляюсь от этого ощущения, тот другой Адам по-прежнему деятелен. Он протягивает Мие руку несмотря на мысль о том, что деловое рукопожатие с Мией Холл – это, возможно, одна из самых грустных вещей, какую я когда-либо мог представить.

Миа смотрит на мою протянутую руку, открывает рот, чтобы что-то сказать, но затем лишь вздыхает. Её лицо превращается в маску, когда она протягивает руку, чтобы пожать мою.

Дрожь в руке стала столь привычной, столь безостановочной, что вообще для меня незаметна. Но как только мои пальцы обхватывают пальцы Мии, я замечаю, что дрожь прекращается и вдруг затихает, словно шквал ответной реакции внезапно стихает, когда кто-то выключает усилитель. И я мог бы остаться здесь навечно.

Вот только это лишь рукопожатие, ничего больше. И через несколько секунд моя рука прижата к телу, но я как будто передал небольшую часть своего сумасшествия Мие, потому что, похоже, её собственная рука дрожит. Но я не могу знать наверняка, потому что уношусь, подхваченный быстрым потоком.

И вот я понимаю, что слышу, как дверь в её гримёрку щёлкает у меня за спиной, оставляя меня здесь, на краю водоворота, а Мию возвращая на берег.

Глава пятая

Я знаю, глупо — и даже грубо — сравнивать то, что меня бросили, с аварией, убившей семью Мии, но ничего не могу поделать с этим. В любом случае для меня последствия ощущались так же. В первые несколько недель я просыпался в тумане неверия. Это ведь не произошло на самом деле? О, черт, произошло. Потом меня сгибало пополам. Словно я получил удар под дых. Понадобилось несколько недель, чтобы осознать все это. Но в отличие от аварии — когда я должен был быть там, присутствовать, помогать, поддерживать — после того, как Миа ушла, я остался один. Не было никого, кто бы взял на себя ответственность. Поэтому я пустил все на самотек, а потом все просто закончилось.

Я вернулся в дом своих родителей. Просто схватил кучку вещей из комнаты в Доме Рока и уехал. Оставил все. Школу. Группу. Свою жизнь. Внезапный и немой уход. Я сжался в комок на своей детской кровати. Я переживал, что все будут барабанить в дверь и заставлять меня объяснится. Но в этом особенность смерти: слух о ее наступлении распространяется быстро и повсеместно, и люди наверняка уже знали, что я превратился в труп, потому что никто даже не пришел осмотреть тело. Ну, кроме неустанной Лиз, заезжавшей раз в неделю, чтобы оставить CD с миксом какой-то новой музыки, которая ей понравилась. Не унывая она клала диск поверх того нетронутого, который оставила неделю назад.

Родители, казалось, пребывали в недоумении из-за моего возвращения. Но, впрочем, недоумение было вполне типичным для всего, связанного со мной. Мой отец был лесорубом, а когда предприятие обанкротилось, он получил работу у конвейера на заводе электроники. Мама работала в университетском отделе общественного питания. Для обоих этот брак стал вторым, первые же попытки семейной жизни у обоих оказались неудачными, бездетными и никогда не обсуждались; я узнал об этом от тети и дяди, когда мне было десять. Я появился на свет, когда родители были уже зрелыми, и явно стал для них сюрпризом. И мама любила говорить, что все, что я делал: начиная самим моим существованием, и заканчивая тем, что я стал музыкантом, что влюбился в девушку вроде Мии, что пошел в колледж, что моя группа стала такой популярной, что бросил колледж, что бросил группу — все было неожиданным. Родители восприняли мое возвращение домой без вопросов. Мама приносила мне в комнату небольшие подносы с едой и кофе, словно заключенному.

На протяжении трех месяцев я лежал в своей детской кровати, мечтая впасть в кому как Миа. Так было бы проще. Но, в конце концов, меня пробудило чувство стыда. Мне было девятнадцать, я был исключен из колледжа, жил в доме родителей, не работал, бездельничал — как банально. Родители относились ко всему спокойно, но от затхлости собственной безнадежности меня начинало тошнить. И, наконец, сразу после Нового года, я спросил у отца, есть ли какая-нибудь работа на заводе.