Кудеяр

— Где, пигалица?

— Вон, впереди.

Козлиха долго всматривалась туда, куда указала Акулинка. Сумерки уже совсем заполонили лес, поэтому казалось, будто деревья и кустарники не стоят на месте, а плавно движутся.

— В нынешнюю ночь, Акулинка, деревья переходят с места на место и разговаривают.

— Разве у них есть язык?

— Языка у них нет, а разговаривают они друг с другом листьями. Слышь, как они шелестят? Это и есть разговор деревьев. Сегодня и травы беседуют друг с дружкой, наполняются особой чудодейственной силой. Слышь, Акулинка, мы же с тобой ещё иван-да-марью не собрали, а ведь она ой как нужна! Еe надобно вкладывать в углы избы, чтобы ни один вор не подошёл к дому: брат с сестрой станут разговаривать между собой, а вору будет казаться, что это беседуют хозяин с хозяйкой. До света следует обязательно сыскать эту траву.

С полной корзиной Козлиха с Акулинкой возвратились в Веденеево перед рассветом.

Вот и настал день Ивана Купалы. В келье отца Андриана тишина прерывается вздохами — Кудеяр болен. Крупные капли пота проступили на его лбу, тяжёлое хриплое дыхание раздирает грудь. Болезнь началась приступом озноба, озноб сменился жаром, больной подолгу не приходил в себя, произносил бессмыслицу, несколько раз поминал Ивана Купалу.

Тревожно на душе Андриана, а ну как помрёт малый? Лекарей в здешней глуши нет, помощи ждать не от кого, разве что от Господа Бога. Вот почему он часто посматривает в угол, где лежит Кудеяр, чутко прислушивается к его дыханию.

В дверь тихо постучали. Вошла Олька.

— Слышала я, Кудеяр заболел. Что это с ним приключилось?

— Три дня назад ходили они с Олексой да Аниской купаться в такое место, где ключи бьют, вода ледяная, видать, там и застудился.

Девушка присела возле Кудеяра, ласково провела рукой по его голове, чистой тряпицей смахнула со лба пот. Из принесённой корзинки достала небольшой горшочек с тёмной густой жидкостью.

— Выпей, Кудеярушка, тебе сразу же полегчает, — приговаривала она, поднеся настой целебных трав к его губам.

Кудеяр перестал тяжело дышать, позволил влить в рот лекарство. Вот он открыл глаза, пристально посмотрел на Ольку, слабой рукой взял её руку, прижал к своей груди.

— Сегодня ведь Иван Купала. Сейчас я встану и мы пойдём.

— Никуда ты не пойдёшь, Кудеярушка, нельзя тебе. А Иван Купала вновь вернётся через год.

Олька говорила тихо, но отец Андриан отчётливо слышал каждое её слово. Краем глаза он видел, как ласково девушка гладила плечо больного. Это лёгкое прикосновение напомнило ему минуты собственного счастья, нежные руки Марфуши. Пятнадцать лет минуло с той поры, а всё помнит он до мельчайших подробностей. Воспоминания эти настолько свежи, что глаза монаха увлажнились, он поднялся из-за стола и вышел из кельи, чтобы справиться с охватившим его волнением.

Тёплый июньский вечер плыл над миром. Внизу, за рекой, на опушке леса полыхали купальские костры. Крошечные фигурки людей суетились возле них. Крепко сцепившись руками, взмывали над кострами те, кто намеревался соединить свою судьбу. Другие водили хороводы. Песни, весёлые крики доносились до отца Андриана. Как монах он осуждал язычество, но сердцем жадно внимал долетавшим до него звукам и сожалел лишь о том, что ему с Марфушей не пришлось прыгать через купальский костёр.

После Иванова дня Кудеяру вновь стало хуже, он редко приходил в себя, часто бредил, метался по постели. Олька навещала его каждый день, поила целебными травами, но пользы от них не было.

В Петровки девушка возвращалась под вечер из скита домой и на околице Веденеева повстречала всадников во главе с боярином Андреем Михайловичем Шуйским. Рядом с ним ехали тиун Мисюрь Архипов и праветчик Юшка Титов. Заметив Ольку, задумчиво шагавшую по обочине дороги с неизменной своей корзинкой, боярин оценивающе оглядел её с ног до головы, почмокал губами.

— Хороша девка! Чья будет?

— Филата Финогенова дочка. Девица и впрямь хороша, а вот Филат мужик въедливый, всё правду ищет, за что не раз учен был мною. Теперь кровью харкает и не суёт свой нос куда не просят.

— Таких учить да учить надобно. А девицу-то как кличут?

— Олькой.

— Чтоб сегодня же ночью была у меня.

Вечер настал тихий, ясный. В такую теплынь хорошо посидеть на крылечке, отдохнуть после дневных трудов, послушать отдалённый перезвон монастырских колоколов. В эту пору в дом Финогеновых вошли двое — Мисюрь Архипов и Юшка Титов.

— Пойдёшь с нами, девка, — обратился к Ольке тиун.

— Куда это вы уводите её на ночь глядя? — с тревогой спросила Пелагея.

— К боярину, баба, яичницу ему некому жарить, вот он и потребовал позвать твою дочь.

Юшка пошло захихикал в рыжую бороду.

— Никуда я её не отпущу — решительно поднялся с лавки тощий измождённый мужик.

— А мы тебя, Филат, и спрашивать не будем, видать, мало учен, так мы ещё можем добавить за то, что противишься боярской воле. Так что сиди уж! — Юшка толкнул Филата в грудь, тот отлетел в угол, повалился на лавку. — Пошли, девка.