Кудеяров дуб

— И это говорит главный редактор газеты, профессиональный пропагандист? — с некоторым сожалением даже отвечал он. — Да неужели вы не понимаете, что пропаганда всегда требует обещаний, превышающих возможности, а иногда даже и здравый смысл? Некоторая доля демагогии необходима. Наша, а в данный момент и ваша главная опора, — это бюргер, по-вашему, мещанин, кулак: крепкий крестьянин, мелкий торговец, кустарь-ремесленник, средний интеллигент. Они дают деньги, они дают солдат, они — ядро современного государства. Но этот бюргер хочет не только давать, но и получать. Это справедливо, — обвел круг своими белыми ладонями Шольте, — следовательно, мы должны обещать ему максимальную награду, увлекать и порой развлекать, лаская его самолюбие. Вот, например, — поднял он со стола немецкую газету с огромным клише на первой странице, — германский флаг на вершине Эльбруса! Не только фельдмаршал фон-Клейст, но и я и вы прекрасно понимаем, что водружение этого флага — пустяк, ничто с военной точки зрения! Это не победа. Шесть наших спортсменов совершили горный подъем, обязательный для получения вашего значка ГТО, и заняли метеорологическую станцию с тремя сотрудниками. Это подвиг? Конечно, нет. Для нас. Но бюргера это радует. Даже больше, чем прорыв укрепленной линии Сталина. Укрепленная линия для него абстракция, туманность, а здесь цветная картинка из иллюстрированного журнала. После обеда бюргер хочет пить пиво, курить сигару и почесывать себе мозги этим журналом.

— Так же как наши предки, крепостники-помещики, заставляли сенных девок чесать себе пятки на ночь.

— Хотя бы.

— Ну, дорогой доктор, они и дочесались! — раздраженно вставал Брянцев со стула.

Наутро, после такого разговора, доктор Шольте всегда становился особенно официальным и подчёркнуто замкнутым.

— Законсервированный олимпиец, — шипела ему вслед Женя.

ГЛАВА 20

От еще сырых по скрепам кирпичей густо валил белый пар. Печка горела ярко и весело, потрескивала, словно сама радовалась снопикам выпрыгивавших из нее золотистых искорок.

— Ишь, — прищурился на нее своим единственным глазом Вьюга, — оказывается ты, Андрей Иванович, не только что под печками в земле сидеть, а и класть их мастер. За два часа всего прямо заводскую домну сварганил. Кланяйся, благодари господина инженера, Арина Васильевна!

— И то, — распрямилась над печкой женщина, оправила платок и, не спеша, в пояс поклонилась сидящему у стола Андрею Ивановичу, «подземельному человеку», как звали его теперь на Деминском хуторе, — и то, сейчас вот на ней блинков спеку и за поллитровочкой сбегаю. Знаю я вас. — Широко улыбнулась она всем своим разузоренным поздним бабьим цветением лицом.

Вьюга поскреб ногтями ржавчину на железной трубе, ожег пальцы и, послюнив, подул на них.

— Кусается. Ну, продолжай свой доклад, Подземельный Житель. Значит, у вас дело на ходу?

— Жалобиться да в ошибках сознаваться не приходится, — самодовольно погладил свежевыбритый подбородок Андрей Иванович. Он выглядел теперь совсем иным, чем при выходе из своего затвора: раздобрел, округлился, вялая, бледная кожа окрепла под свежим загаром, расправились морщины, разошлись отеки. — Середа, он, конечно, человек не нормированный, к тому же и пьет сверх нормальности, однако в части энтузиазма незаменимый. Опять же и с военной техникой ознакомлен. Так вот, значит, мобилизовал он барсуковских, татарских. Наших мало, сам понимаешь: на Деминке всего он, я да кладовщик. Без шума, без калмагала повез вечерком к Темнолесской, будто в помощь картошку копать, так он немцам разъяснил. Там свои уж готовы, молчком, по одному, к лесу. Окружили и ликвидировали всех солдатишек до одного. Тринадцать человек, Середа говорил. Вот и учти ситуацию: в Темнолесской ведь близко к тремстам дворам, а всего-то тринадцать дезиков какую панику там навели? По домам, по базам шастают, хлеба давай, самогона, курей, говядины. Женщин оружием пугают, ребят на возрасте к себе силком тянут.

— Что ж, темнолесские довольны теперь? Что гутарят?

— А об ком им плакать? Конечно, сочувствуют и шумок дают про «Вьюгину сотню». Пошел теперь об ней разговор.

— Откуда об имени моем дознались? — остановился ходивший по комнате Вьюга.

— От него же, от Середы: ненормированный он человек. После того два дня гулял в Темнолесской. Хвастал, конечно, по пьяному делу.

— Не стоило бы, — нахмурился Вьюга, — не следует до времени обнаруживаться.

— Шила в мешке не спрячешь — развел руками Кудинов, — чего доброго, а языков у нас хватает.

Из-за запертой двери внутрь дома донесся звук удара железом о железо. Вьюга прислушался. Еще два таких же удара.

— Наши! — отпер он дверь, через которую ворвался клуб перемешанных со льдистой крупой снежинок. — Сейчас наружную им отопру, — прихлопнул он за собой дверь и почти тотчас же открыл ее, впуская Мишку, Броницына и Таску.

— Вот и зима пришла, — выдавил из себя, вытирая о брюки мокрые руки, Таска тут же расчихался и закашлялся. Он был в одном пиджаке, заколотом у ворота английской булавкой. — Грипп уже подхватил!