Кудеяров дуб

— Какая там зима. Обожди, через недельку еще фиалки зацветут. Я эти места знаю, — посмеивался, морща рубцы вокруг пустой глазницы, Вьюга. — А болезнь твоя от одной стопки пройдет. Вот барахлишко потеплей справить тебе надо. Это действительно.

— Промфинплан мой еще не утвержден, — сквозь кашель и чох квакал студент. — Ассигновки еще не спустили. Тьфу ты, зараза! — вытер он рукавом нос и губы.

— Плохо о тебе твоя Галка заботится, — щуря веки, цедил сквозь зубы Броницын, — могла бы у немцев выпросить.

— Она только по части снабжения питанием может, — снова расчихался Таска.

Вьюга достал из унаследованного от прежних владельцев квартиры застекленного буфета полулитровку, ловко открыл ее лихим ударом под донце, налил взятую оттуда же тонкого стекла стопку и подал ее Таске.

— Хвати! Согреешься — кашель отпустит.

— Да подождали бы малое время, блины подоспели бы, за стол бы, как люди, сели, — напевно причитала разрумянившаяся у печки Арина.

— Нужны ему твои блины, — не глядя на бабу, совал Таске стопку Вьюга. — Говорю — пей духом!

— И блины тоже нужны, — принял у него стопку студент, поймал перерыв в кашле и опрокинул ее в широкий зубастый рот. — Блины дело не вредное.

— Хоть так закусите, — подала ему, держа пальцами за край, толстый мужицкий блин Арина. — А то, как же без закуски? По-человечески надо.

— Ладно, ты там по-человечески. Свое дело сполняй и кшы! — цыкнул на нее Вьюга. — Вот что, ребята, Андрей Иванович нам из района приятное извещение привез. Не спят там. Под Темнолесской советских партизан ликвидировали. Дочиста! Не дал им пустить корней главком Середа.

— А мы спим, — огрызнулся Броницын, — генерала Книгу прошляпили самым позорным образом.

— Учитывай, пацанок, людское состояние. В колхозах все, как один, супротив советов. К тому же все соседи издавна: от одного другому доверие. А в городу разброд. Полагаться на людей с оглядкой надо. Квелый народ, двоедушный. На слове одно, а на деле совсем обратное оказывается. К тому же и немцев здесь много. Их тоже остерегаться приходится. Однако хозяйка на стол собрала. Седайте, братва, кто на чем сумеет.

А сесть на самом деле было нужно суметь. В комнате вразброд стояли три мягких кресла-«гиппопотама», стул со сломанной ножкой и какие-то ящики. По спинке одного из кресел, стоявшего незаметно в углу, за буфетом, струились волны сивой бороды. За ними, почти незаметная в них, тонула в недрах «гиппопотама» сжавшаяся в комочек фигурка отца Ивана.

Мишка потянул к столу другое кресло. Броницын подхватил его сбоку.

— Поместимся оба.

Сели и остальные. Арина стала у притолоки, подпершись локтем в горсточку. Из-за двери опять послышался глухой звон железа.

Новый, введенный Вьюгой, гость был одет в ладно пригнанную русскую шинель, с кобурой на широком офицерском поясе и белой полицейской повязкой на рукаве. На плечах его тускло поблескивали окропленные талым снегом серебряные казачьи погоны.

Вошел он молодцевато, самоуверенно постукивая новыми щегольскими сапогами, неторопливо оббил с них у порога прилипший снег и, повернувшись к сидевшим за столом, отчетливо, свободным движением руки отдал им честь по русскому образцу. Потом так же неторопливо поздравил с новосельем Арину и, сняв фуражку, подошел под благословение к неподвижному в своем углу старому священнику.

— Не поймет, чего просите. Совсем как малое дитя стал. Ложку возьмет, а до рта донести забывает, — тихо говорила, идя за гостем, Арина. — Благословите его, отец Иван. Он — человек хороший.

По волнам сивой бороды прошел какой-то трепет, тусклые глаза старика осветились, он поднял руку и начертал ею в воздухе крест.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Прости тебе Господи кровь пролитую.

— Провидит, — со страхом шептала побледневшая Арина. — Предрекает вам, Петр Антонович, храни вас Господь

За столом притихли. Андрей Иванович перекрестился, за ним Вьюга и Мишка.

На лице принявшего благословение, истово поцеловавшего высохшую старческую руку Петра Антоновича, когда он повернулся к столу, играла подчеркнуто беспечная улыбка.

— Что примолкли, господа офицеры? Словечка, одного только словечка испугались? А когда вы саму ее, милочку, увидите, тогда что?

— Не оробеем, господин директор, виноват, господин есаул, — злобно отпарировал Броницын.

Пришедшего знали все, кроме Кудинова. Он был заметной фигурой в городе. Петр Антонович Степанов появился в нем лет шесть назад, работал сначала учителем математики, потом быстро выдвинулся в директора школы десятилетки, прекрасно поставил ее и за год до начала войны был назначен директором нового ремесленного училища с интернатом, очередного «модного» мероприятия правительства. Здесь он тоже имел успех. Обком хвастливо щеголял достижениями Степанова перед приезжавшими из Москвы знатными партийцами.