Кудеяров дуб

— Какая была, такая и есть, — огрызнулась Смолина, дожевав лепешку. — Коммунистка. Ну?

— Ты на меня не нукай. Я тебе не мерин, — злобно ощерился Косин. — Понукала. Хватит.

— Всегда знала, что ты подкулачник, прихвостень фашистский, враг народа.

— А знала, так чего ж в подвал меня не упрятала? Теперь поздно.

— Агрессия захватчиков есть явление временного порядка. Мы, советская молодежь, представляем собой… — бубнила заученные слова Смолина.

— За себя за одну говори. А про молодежь лучше помолчи. Эта самая советская молодежь помнит, как куски у нее изо рта рвали, — стукнул по ящику волосатым кулаком Косин. — Крепко помнит! Я, вот я сам помню полностью, как ваша комса из материной укладки муку выгребала. Животом, брюхом своим это помню. И не забуду! До самой смерти не забуду!

— Социалистическую собственность вы, подкулачники, расхищали. Саботировали. Потому и отбирали у вас.

— А вот ты сама сейчас, Смолина, чью собственность пережевываешь? — иронически усмехнулся Броницын. — Конкретный факт: жрешь ты сейчас именно эту социалистическую собственность, государственный хлебный фонд, расхищенный советской молодежью.

— Не расхитили, а свое взяли, свое добро, — глухо, как молотом стенку, долбил Косин, — у нас отнятое. Это ты врешь, Броницын, что расхитили. Нет, своего только малость вернули.

ГЛАВА 14

Миша ночевал в общежитии на одной из пустовавших коек. Таких было достаточно — почти половина населения комнаты куда-то исчезла.

— Вот дурни, — рассуждал вслух Миша, укладываясь рядом с Косиным и стягивая одеяло с соседнего пустующего тапчана, — неужели они всю эту пропаганду про зверства всерьез приняли? Или бомбежки испугались?

— Сам ты дурной, — отозвался Косин между двумя зевками. — Ни от кого они не бежали, а по своим надобностям разошлись. Молодцы ребята. Уяснили себе ситуацию и использовали.

— В чем же они ее использовали? Скорее наоборот.

— А ты смотри, кого нет, Клименки, Желтобрюхова, Дунькина, — тыкал Косин в направлении пустовавших коек своим узловатым мужицким пальцем, — Семакова, Репкина. Все ближние: с Ольховатки, из Михайловки, с Пелагиады… Мазурина тоже нет. Ну, он, положим, из-под Москвы откуда-то. Так у него отец с матерью в городе.

— Ну, а в совхозы зачем сейчас переть? — продолжал недоумевать Миша. — Здесь интереснее. С чего же в дыры-то забиваться?

— Голова у тебя умная, а дураку досталась. Вот зачем, — приподнял Косин свисающее с его тапчана одеяло. — Видишь, два мешка и оба доверху. Я завтра с одним к себе попру. Оба зараз не донести.

Мишка присвистнул.

— Ловко! Действительно использовал ситуацию.

— Сахара мне не пришлось. Не захватил, — с сожалением покачал головой Косин, — в момент его бабы разобрали. Через них не пробьешься. Почитай, одна мука у меня. Зато двухдюймовых гвоздей кил десять, а то и больше… На них в колхозе чего хочешь наменяю. Будут мои пацаны сыты.

— А я всё-таки не стал бы грабить, — поежился под одеялом Мишка. — Совестно как-то. Хотя, конечно, учитывая наше жизненное положение.

— Грабить? — озлился Косин. — Это пусть Смолина про грабеж своим поганым языком шлепает. Мы свое брали! — выкрикнул он, приподнявшись на локте. — Свое, кровное. За наш труд, за наш пот недодаденное… Отнятое, с кровью у нас вырванное! Вот что! А ты — грабеж, — не мог он затолкнуть внутрь себя клокотавшую и бурлившую в нем злобу, — а ты — грабеж. Не мы грабили — нас начисто ограбили! Вот что!

— Рассудить, оно, конечно, так и выходит, — согласился Миша, — только… все-таки… стыдно…

— Никакого тут стыда нет. Но, однако, давай спать. Я завтра с зорькой дерну. Выход из города, говоришь, беспрепятственный?

— Пропуска никто не спрашивал, — натянул на голову одеяло Мишка. — Только ты всё-таки лучше коммунальными огородами выходи, — посоветовал он сонным голосом.

Утром его разбудило крепкое покряхтывание того же Косина, прилаживавшего на плечах два туго набитых, латанных обрывками солдатской шинели, серых мешка.

— И забрать охота и не донесешь, боюсь, — рассуждал вслух пожилой студент, — как-никак тридцать пять километров. Дело не шутейное. Ну, пока, — бросил он Мише. — Завтра, наверное, взвертаюсь.

Косин ушел, когда все еще спали, а солнце уже протирало густым снопом золотистых лучей пыльные стекла окон общежития. Мишка всё еще лежал на топчане. Он обдумывал сложный план предстоящих действий, учитывал каждую деталь, каждое возможное препятствие.