Кудеяров дуб

Углы губ Мирочки стремительно опустились. Напитанный ароматами тэжэ платочек уже готов был вспорхнуть к ее глазкам, но Брянцев не допустил его взлета.

— Пользуйтесь современными словарями, советского издания. Если нет у вас, то возьмите у меня. Вакуленко вас проводит … Первый блин комом, гласит пословица, но не огорчайтесь и переведите теперь хотя бы это, — подал ей немецкий журнал Брянцев, отметив в нем наугад какую-то статью.

«Еще расплачется здесь, что с ней тогда делать!» Но слезы стыда и обиды закапали из глаз Мирочки только на улице.

— Все, все говорят, что я прекрасно знаю немецкий язык. И Марья Фридриховна говорила, и немецкие офицеры теперь говорят. Проклятый панцер! — ткнула она носком ботика в свисавшую с крыльца ледяную сосульку. — Надо было ему попасться. Ну и что тут, собственно, такого? Ну, кирасир, ну, танк — не всё ли равно?

— Вы на этого Крымкина не обращайте внимания. Он всегда ко всем прицепляется, — пытался утешить ее Мишка.

— Такой вредный.

— На него всё равно никто внимания не обращает, а тем более Всеволод Сергеевич.

Мирочка еще прикладывала к глазкам надушенный «Белой ночью» платочек, но зимнее солнышко так задорно лезло в них, а свежий белый снежок так аппетитно похрустывал под ее ботиками, что вытирать было нечего. Однако и отнять платочка от глаз было тоже нельзя: положенная перед входом в редакцию краска (дома нельзя — мама сердится), конечно, смазалась с ресниц.

Девушка переложила платок в левую руку, а правой нагребла ком снега с забора.

— Ну, мы пришли, — остановился Мишка у дома Брянцева. Метко брошенный ком талого снега залепил ему глаза. «Теперь полчаса протирать их будет, а я тем временем…» — думала Мирочка, приведя в исполнение свой стратегический план.

Но Мишка лишь весело фыркнул, потряс головой и постучался в дверь.

— Подождите! — дернула его за рукав Мирочка. — Кто вас просил! Облом колхозный, даже этого не понимает… — с сердцем выхватила она из сумочки пудреницу и кругленькое зеркальце. — Держите! — сунула пудреницу растерявшемуся Мишке. — Не могу же я такой к ним войти.

На счастье Миры Ольгунка за шипеньем примуса не слышала стука Мишки и открыла дверь лишь по повторному, когда вся процедура тэжирования была уже благополучно закончена.

— Вот хорошо! — обрадовалась она и ворвавшемуся в чад кухонки снопу солнечных золотистых лучей и свежим, разрумяненным морозцем лицам пришедших, еще покрытым каплями снежной росы. — Мирочка! Миша! Солнышко! Все вместе разом! Вы уже здесь, Миша, значит, и Всеволод Сергеевич вернулся?

— Он в редакции, а когда придет домой, не сказал.

— Я к вам только на минуточку, Ольга Алексеевна, — совсем по-светски проговорила Мирочка и важно добавила: — по делу.

— Какая там минуточка, — тянула ее в комнату Ольгунка. — Прекрасная у вас шубка, Мирочка! Прямо прелесть! — поставила она девушку перед окном и отошла на шаг, любуясь на нее. — Настоящий шевиот, и какой тонкий! Где вы только его достали? А воротничок из ангорской козы! Еще б вам муфту такую же…

— Это все мамино, — скромно опустив глаза, ответила Мира, — у нее в сундуках нашлось. Там и муфта такая же есть. Но ведь теперь их не носят.

— Нет ни у кого, потому и не носят. А вы возьмите у мамы, и все только позавидуют. Миша, — накинулась она на стоявшего у дверей студента, — чего вы там, как пень, стали! Помогите снять пальто вашей даме.

— Я только на два слова, — еще упрямилась Мира, но Миша так энергично ухватил ее сзади за воротник, что она поскорее расстегнула пуговицы: «Оборвет еще, обломина».

— Какое же у вас ко мне дело? — с комической важностью спросила Ольгунка, усадив гостей. — Чем могу служить? — добавила она басом.

— Всеволод Сергеевич обещал мне, то есть разрешил мне взять его немецкие словари советского издания, — я ведь теперь перевожу для газеты.

— Ай-яй?! Значит, тоже приобщились к литературе? Сейчас я вам отыщу эти словари или по крайней мере постараюсь отыскать. У Севки такая скверная привычка засовывать нужные книги в самые неподходящие места. А мне запрещает наводить порядок. Словарь где-нибудь близко. Он часто в него заглядывал. Да вот он, перед носом, на столе лежит! Оба тома: и русско-немецкий и немецко-русский. Вам оба? — подняла со стола Ольгунка две пузатых книжки, густо набитые какими-то закладками.

— Если можно — оба.

— Получите, Только нет… — отдернула книгу Ольга от протянутой руки девушки. — Сначала я все это вытряхну. Всевка, подлец, мои девичьи драгоценности посовал… девичьи мечты мои … А я их до сих пор трепетно храню.

Она встряхнула книги, и из них посыпались на стол однотипные картонные листики, пожелтелые и сильно затрепанные по углам. На каждом виньетка: розовенький амурчик, целящийся из лука в пылающее среди цветов сердце.

Стоявший у стола Мишка взял один из листов и прочел вслух:

— Жасмин. Любви все возрасты покорны. Пушкин.

— Что это такое, Ольга Сергеевна? Старорежимные экзаменационные билеты, что ли?