Кудесник

В этой юной и чрезвычайно красивой представительнице южной Испании не было, однако, ничего, что составляет отличительные черты красавиц Андалузии. Там, у себя, она была замечательным исключением. Здесь же в ней не было, по-видимому, ничего особенного. Дело в том, что Эли была совершенно белокурая, с синими глазами, с бледным лицом. Она скорее могла походить на англичанку и еще более на голландку, но никак не на испанку. Эту личность там, на родине, объясняли тем, что ее прабабка по отцу была действительно истая фламандка. Но если Эли не была красива наподобие андалузских красавиц, то была все-таки чрезвычайно хороша собой: высокая, стройная, с матовым овальным личиком, как у креолок, и при этом маленький орлиный носик с горбинкой, хорошенький крошечный ротик с нежно-розовыми, пухленькими губками и с чрезвычайно милой улыбкой. Тетка-опекунша, конечно, обожала племянницу. Она очень рада была покинуть свое аббатство, отказаться от своей почетной должности, чтобы заняться воспитанием сироты и в то же время приведением в порядок всех ее дел.

Покойный герцог Кампо д'Оливас вел такую распущенную жизнь, что преждевременно убил себя и в то же время чуть-чуть не уничтожил дотла все огромное состояние, скопленное его предками и отцом. Самое пребывание старой девицы-маркизы вместе с племянницей в Париже было вызвано устроением дел. Французская флотилия где-то в колониях среди океана грабительски захватила целый остров и водрузила знамя французского короля, а в том числе большие поместья сироты-грандессы вдруг сделались собственностью французского государства. И вот старая девица, напрасно прохлопотав заглазно целый год, решилась, вместе со своей племянницей, ехать в Париж лично просить о заступничестве Людовика XVI, чтобы вернуть обратно завоеванное или захваченное его солдатами.

Молоденькая, грациозная, на вид наивная и даже чересчур как бы простодушная и ребячески неразвитая, Эли была, в сущности, самое избалованное, своевольное и капризное дитя, которое когда-либо существовало. Сначала, чуть не с рождения, ее баловала мать, после ее смерти еще более баловал отец, затем все общество, затем все те, на которых, как всегда бывает, имело неотразимое влияние будущее богатство маленькой девочки. Наконец, теперь эту избалованную и прихотливую сироту уже не могла не баловать опекунша-тетка. Было уже поздно изменять наклонности и характер этого маленького деспота. Впрочем, старая девица и не хлопотала об исправлении нрава Эли. Она была совершенно поглощена огромными делами юной питомицы и думала только о том, как бы распутать и снова привести состояние в порядок. Конечно, одновременно старая девица мечтала и о том, чтобы блестящим образом выдать замуж своего баловня и деспота. Но в этом случае маркиза понимала, что хотя ее власть опекунши признается во всех владениях герцогов Кампо д'Оливас и даже в дальних владениях, среди Океана, но что власть эта окончательно не признана и не имеет ни малейшего значения в одном только крошечном местечке — в сердце юной сиротки! Для нее неотразимым законом была ее минутная вспышка, прихоть, каприз, фантазия… Деспот надо всеми, Эли была, так сказать, рабою своих прихотей. Она горько плакала иногда от дождя, мешавшего тотчас выйти на прогулку.

И в отношениях старой девицы и ее племянницы была та особенность, что маркиза, заправлявшая всем и имевшая огромный авторитет во многом и во мнении многих, не имела никакой власти над своей питомицей. Эли делала положительно все, что хотела, до безрассудства.

Так, теперь уже месяца с два, как они могли вернуться к себе в Андалузию, а между тем оставались и жили в Париже. Эли этого хотела. Сначала она даже не объясняла тетке-опекунше, почему ни за что не хочет покинуть Париж, и только за последние дни решилась сознаться, так как старая девица уже сама стала понимать причину.

В Париже удерживало юную и капризную красавицу чувство, которое запало ей в душу. Сначала она относилась к нему шутливо, и только теперь обратилось оно в сердечную привязанность, если не серьезную и глубокую, то — вследствие помех и затруднений — в упрямую и капризную, прихотливо-страстную вспышку. Она влюбилась и всем своим существом, всеми помыслами принадлежала этому самому молодому человеку, который сидел теперь около них. Но для обеих испанок он был не просто господином Норичем, как называла его сейчас графиня Ламот. Для них он был московский боярин, царственного происхождения, по имени граф Зарубовский.

Только за последние дни пылкая и своенравная Эли, после беседы наедине со своим возлюбленным, была задумчива и рассеянна, как будто она узнала от него что-либо новое, дурное, что тревожило ее. Тетка ничего не замечала и, вообще привыкнув исполнять все прихоти своей питомицы, дружески встречала Норича. Ее самолюбию льстило, что богачка-племянница, быть может, выйдет замуж за молодого, красивого аристократа с таким же титулом, как и у них, да вдобавок с косвенными правами на какой-то престол.