Кудесница для князя

Проспала она беспробудно до самого утра. Разбудило её громкое кукарекание петуха во дворе. Тихо гремела посудой хозяйка у печи, напевая себе под нос. Снаружи кто-то рубил дрова. Таскув открыла глаза и первым делом повернулась к нарам, где вчера лежал Смилан. Там никого не оказалось. Дверь распахнулась, и в избу вошёл голый по пояс Отомаш с солидной кучей дров в руках. Он свалил их в углу и вытер пот со лба.

– Ты проснулась, аги! – радостно воскликнул он, широко улыбнувшись.

Она отвела взгляд, чувствуя, как запекло щёки. Смотреть на него было неловко, а не разглядывать – невозможно.

Будто почуяв её смущение,воевода быстро натянул рубаху.

– Да, утомилась я вчера. Сегодня мне гораздо лучше, – Таскув села.

– Да и Смилану сегодня полегчало. – Хозяйка полила ему на руки из кувшина, воевода ополоснул их и умылся. – Очень полегчало. Прям чудеса!

Будто в подтверждение его слов, вошел и Смилан с огромным ведром воды. Вот уж хозяйке подмога за приют. Видно, муж-то на промысле.

Поставив ношу у печи, Смилан тут же направился к Таскув, а на предупреждающий взгляд отца и внимания не обратил. Хозяйка зачем-то поманила воеводу за собой, лопоча просьбу подсобить ей во дворе. Тот скривился, но отказывать невежливо. Бросив последний уничтожающий взгляд в спину сына, он вышел.

– Спасибо, пташка, – Смилан сел рядом. Таскув невольно отодвинулась, коротко подняв на него глаза. Воин вздохнул тихо. – Чураешься меня, будто провинился в чём перед тобой. Но всё равно спасибо. Не увидел бы я нынче утра, если бы не твои умения.

Таскув потупила взор в земляной пол избы.

– Так как бы я тебя без лечения оставила? Дай посмотрю рану-то. А то ты вон уж и тяжести таскать принялся, – проворчала она.

Смилан скинул кожух и рубаху, повернулся к ней боком. Таскув, склонившись, осмотрела уже почти зажившую рану. Как будто не ночь прошла, а пара седмиц. Значит, правильно она все ниточки вместе связала, вон как ладно срастается.

– Не серчай, аги, но мы с отцом спутниц твоих домой отправили. Скверных дел они натворили. Хватит уж. Из деревни остяков теперь женщину возьмём, которая лучше всего наш язык понимает.

Таскув резко выпрямилась – Смилан и хотел было руку убрать, но всё ж приобнял её на миг. Только и скользнула его ладонь по спине. Кто бы со стороны посмотрел, и не заметил бы ничего. А у Таскув поджилки дрогнули, как близко лицом к лицу они оказались. И взгляд невольно упёрся в оберег, что лежал на его груди, надетый на шею вместе с витым серебряным кольцом, несомкнутым и украшенным на концах маленькими волчьими головами. Как называется оно, припомнить не удалось.

Лукавые искры блеснули в глазах воина, и тут же погасли. Ничего он делать не стал, позволяя Таскув спешно отстраниться.

– Может, так и лучше, – проговорила тихо, и сама засомневалась, что имела в виду.

Смилан вздернул брови, как будто тоже не сразу верно понял, о чём она.

На счастье, вернулся Отомаш.

Гневно оглядел обнажённого до пояса сына, словно тот недоброе чего удумал, но натянул на лицо улыбку:

– Коли все здоровы, так мы дальше ехать можем. Ещё успеем, пока рассвет не отгорел.

Смилан мрачно кивнул, одеваясь.

– А как же те, кто погибли? – нахмурившись, спросила Таскув у воеводы. – Так и бросите их в лесу?

– Отчего же? – тот сложил руки на груди. – Мы всех погибших вместе собрали, укрыли в одной из палаток. Я остяков попросил тела привезти в деревню да погрести, как подобает. А у меня, аги, на то нынче ни людей, ни времени нет. Как ни печально. Своих-то я отправил в погоню за зырянами. Должны языка взять. Теперь уж я того шамана в покое не оставлю. Дай только до Ижеслава добраться. Они ж нам, тати такие, троих человек зарубили. И ваших тоже. Унху вон. И сына Елдана… Килима, кажись. Но и мы их потрепали так, что они ноги еле унесли.

Таскув закрыла лицо руками, чувствуя, как вновь подступают к глазам слёзы и духота сжимает грудь.

– Ты чего, кудесница? – растерянно пробормотал воевода. – Отомстим мы за твоего охотника. Хороший парень был. А стрелок-то какой знатный...

Смилан шикнул на него, и тот смолк. Друг за другом они вышли на улицу. И верно, возьмись утешать, только хуже сделали бы. Мужи, они в утешении не сильны. А из женщин теперь и в плечо уткнуться некому.

И, словно по велению духов, рядом села молчаливая хозяйка избы, обняла и к себе притянула. Отчего-то почудилась в ней не матушка, а Ланки-эква. Та незримо умела касаться её и тем жалеть, не навязчиво, но мудро. Такая же незнакомая, но близкая, как и эта остячка, давшая им кров на эти дни. Таскув вцепилась пальцами в рукава её платья и разрыдалась, давая себе волю.

[1] Пугол-корт (остяк.) – деревня.

Глава 10