Куйбышев

Уговариваются, что Куйбышев войдет последним. После того как убедится, что за домом нет наблюдения. На углу он сталкивается с каким-то прохожим. Тот вглядывается. Тут же вытаскивает из жилетного кармана часы.

Валериан Владимирович направление меняет, входит в расположенный напротив Александровский сад. Устраивается на скамейке. Весь внимание.

Не сразу, минут через двадцать-тридцать, у дома появляется субъект с тросточкой. Проходит дальше, возвращается назад. Туда-сюда. Все ближе к окнам…

Подозрение Куйбышева превращается в уверенность — конференция провалена. Надо побыстрее разойтись. Унести опасные документы. Если не успеть, будут слишком тяжелые приговоры, припишут пораженчество, могут и измену… Конференция созвана главным образом для выработки резолюций против войны.

Войти в квартиру Валериану Владимировичу удается без помех. Вероятно, филер даже отвел глаза, чтобы в заброшенные сети попало побольше — начальству желательно схватить всех сразу. Сопротивление совсем с другой стороны. Достаточно упорное. Бубнов обвиняет своего друга в шпикомании. «Да тебе кажется, все это пустяки!»

Куйбышев здоров, силен — не теряя времени, почти насильно выталкивает всех из квартиры. Как раз в те считанные минуты, когда филер мчался с донесением о том, что конференция собралась, все в сборе.

Как ни в чем не бывало в ночную смену является фрезеровщик Адамчик. С некоторым опозданием. Но товарищи заблаговременно номерок перевесили — никаких следов нарушения.

Департамент полиции все равно требует немедленной «ликвидации». Восемнадцатого сентября Куйбышева забирают. Все так же с паспортом Иосифа Андреевича Адамчика.

Следователи жандармского управления не верят, подозревают, что они поймали большую щуку. Полковник Познанский после трех допросов прямо в лоб: «Вы не Адамчик, а бежавший с каторги опасный преступник. Теперь мы упрячем навечно. Поиграли — хватит!»

Адамчик смиренно отвечает: «Как угодно. Я сын ссыльного поляка и до сих пор занимался сельским хозяйством».

Месяц, второй, третий мнимый Адамчик в тюрьме[14]. Упорствует, покуда не убеждается, что дело ограничится административной высылкой, никакой каторги. Можно и признаться: «Я действительно не Адамчик, а всего-навсего бежавший административный ссыльный по фамилии Куйбышев».

Благородному негодованию полковника нет границ. «Вы врете, мы вас разоблачим!»

Куйбышев как может успокаивает: «Господин полковник, пожалуйста, не волнуйтесь, возьмите ваши архивы, и вы сможете убедиться, что есть такой Куйбышев, что он был в иркутской ссылке, откуда и бежал».

Из архива доставляют фотографии. Полковник крайне разочарован. Отомстить он может только в одном: добиться для Куйбышева приговора в Туруханскую ссылку на пять лет…

Обычный маршрут — пересыльные тюрьмы в Оренбурге, Челябинске, Новониколаевске[15]. На дальних путях в Новониколаевске, в момент, когда ссыльных выводят из арестантского вагона, к Валериану Владимировичу бросается мать. Конвойный, в припадке внезапной ярости или чтобы выслужиться, выхватывает шашку, ударяет Куйбышева. Второй удар. На глазах Юлии Николаевны. К счастью, до трагедии не доходит.

В следующую — красноярскую тюрьму Куйбышев и его однодельцы Бубнов и Андроников приходят ни раньше ни позже как двадцать пятого февраля 1917 года. Ничего не подозревают о событиях в Петрограде. А там всеобщая политическая забастовка. В полный голос провозглашаются лозунги: «Долой царя!», «Долой войну!», «Хлеба!» Рушится империя. Счет на дни. На часы!

Куйбышев и Андроников настаивают на том, чтобы немедленно идти дальше. Бубнов, немного заболевший в дороге, более склонен остаться в красноярской пересылке и подождать парохода, открытия навигации… В конечном счете Бубнов соглашается с товарищами. Вызывают начальника тюрьмы, требуют, чтобы он включил всех троих в партию ссыльных, что выходит послезавтра. Начальник заявляет, что… уже поздно подымать этот вопрос, и быстро выкатывается из камеры.

Куйбышев с друзьями шумят, стучат скамейками, устраивают дебош. Появляется прокурор. Он нисколько не гневается. Напротив, сплошная любезность, предупредительность. «Если угодно, завтра же отправляйтесь… Не смею неволить!»

Жестокая ирония судьбы. Двадцать седьмого февраля, когда власть уже в руках Временного правительства, Куйбышев, Бубнов, десятки ссыльных выходят из красноярской тюрьмы, скованные рука в руку с соседом… Выходят чуть свет, часа в четыре утра.

Дальше, дальше на север. Уже двести верст от Красноярска. Пешком, конечно. С одним маленьким послаблением. За то, что Валериан Владимирович согласился преподавать начальнику конвоя, любознательному мужичку-кулачку, алгебру и геометрию, с троих друзей сняли кандалы.

Шестого марта приходят на глухую заимку. Настолько глухую, что ни почты, ни телеграфа, ни властей, ни ссыльных. К Куйбышеву, наслаждающемуся чаем, является конвойный солдат: «Господин, поспешите к начальнику конвоя».

Валериан Владимирович решает, что это по поводу занятий математикой. «Выпью чай и приду».

Снова конвойный. «Пожалуйте к начальнику немедленно!»