Кукареку. Мистические рассказы

– Столько бесов на свете, пусть одним будет больше…

В субботу она прождала всю ночь до рассвета, но он не пришел. Она мысленно призывала его, повторяла всякие заговоры, которым он обучил ее, но в сенях было тихо, тихо-тихо… Она лежала ошеломленная, потрясенная. Потом вспомнила, как Хурмиза однажды похвастался ей, будто некогда позабавился над гнусавцем Каином. Если верить ему, то он и Еноха водил за нос, и слизывал соль с носа Лотовой женки, и за бороду тянул самого Артаксеркса. Вот и ей он в тот раз напророчил, что лет через сто она, Тайбэлэ, будет, преобразившись, принцессой, а он, Хурмиза, вместе со слугами своими – Нижайшим и Наинижайшим – похитит ее и пленит, унесет во дворец Васимафы, жены Исава. Ну вот, а сейчас он, должно быть, лежит где-нибудь весь больной, без присмотра, одинокий беспомощный бес, сирота сиротой, ни отца, ни матери, ни жены, которая поднесла бы глоток воды. В последний его приход он так хрипло дышал – как распиливают ржавой пилой бревно, – а потом хотел выдуть нос, и она услыхала, как у него свистит в ухе. И до самой среды жила Тайбэлэ, словно во сне, в среду кое-как дождалась полночи, но Хурмиза не пришел. А потом настал и рассвет – и Тайбэлэ повернулась лицом к стене.

Утро за окном наступило сумрачное, темней прошлого вечера. Снежная сыпалась пыль с небес, дым не мог подняться над трубами и расстилался на крышах, как грязные простыни. Каркали вороны, выли, не переставая, собаки. После длинной бессонной ночи Тайбэлэ, вся как побитая, лавку сегодня решила не открывать. Позже, пересилив себя, вышла из дому. Навстречу приближались четыре носильщика с митой[87] на плечах. Из-под припорошенного снегом покрывала торчали синие ноги мертвеца. Провожал синагогальный служка. Тайбэлэ тихо спросила, кто умер, и шамэс[88] ответил:

– Эльхонон-белфер.

Странная мысль пришла ей на ум: проводить до могилы этого неудачника, жившего в одиночестве и одиноким покинувшего сей мир. В лавку сегодня, в такую погоду все равно никто не отправится, да и что ей в том заработке, если она все утратила? Содеет, по меньшей мере, хесэд шел эмэс[89], проводит покойника. Путь, засыпанный снегом, оказался нескорым, на кладбище пришлось еще ждать, пока разгребет могильщик сугроб и выроет яму в промерзшей земле. Тело белфера завернули в талес, положили два черепка на глаза и сунули ему между пальцев прутик, которым он, когда явится на землю Мессия, пророет себе дорогу в Эрец-Исраэль. Потом могилу засыпали, и могильщик произнес Кадиш. И тут Тайбэлэ разрыдалась. Эльхонон этот жил одиноко, как и она. Как и она, не оставил потомства. Теперь – всё, отплясался. По рассказам Хурмизы она знала, что умерший не сразу направляется в рай. Каждый грех, совершенный человеком при жизни, порождает бесов; бесы – дети умершего человека, когда тот умирает, они являются к нему и требуют своей доли наследства. Называют мертвеца отцом, волокут или кубарем катят его по сплошь диким лесам, покуда он свое не претерпит и не будет готов к очищению гехэновым пламенем.

Так с тех пор Тайбэлэ и осталась одна, дважды агуна – после благочестивого фарисея и после беса. Старость быстро справилась с ней, ничего не осталось у Тайбэлэ, кроме тайны, которую и доверить-то никому никогда нельзя. Да и ведь не поверят! Есть такие на свете тайны – сердце устам не откроет. Человек их уносит в могилу, вербы шепчут про них, вороны кричат о них криком истошным, надгробья друг дружке рассказывают – на беззвучном языке камней. Мертвецы восстанут когда-нибудь из могил, но тайны их останутся с Богом и Божьим Судом и пребудут там до скончания всех поколений.

Бендит и Дишка

Монолог тети Ентл

Вот говорят: подходят друг дружке, созданы друг для друга. А нужно ли, не знаю, чтобы муж и жена так уж были притерты тютелька в тютельку? Возьмите меня и Гедалье, моего первого мужа, олэвхашолэм. Двух более разных людей трудно было сыскать. Он – высокий, стройный, настоящий, одним словом, богатырь. Я – маленькая толстушка. Ему подавай все соленое, горькое, острое. Я – сластена, даже в бульон кладу сахар. Он – из самых суровых миснагдим. Я – из хасидов. Он – не про вас будь сказано – был наполовину литвак, литовский еврей, куда дальше! А прожили мы с ним столько лет. Понятно, между супругами чего не бывает, но к раввину за правосудьем не бегали – сами справлялись. Он, бывало, если чем недоволен – молчит. День молчит, два молчит, неделю молчит, настоящий медведь! Но ведь долго мужик, извините, без бабы не может. Ну, я, как водится, сбегаю в микву – и опять в доме мир. А потом дети! А внуки! А когда у ребеночка режутся зубки и стены ходуном ходят – какие еще обиды? А дальше – стареете, ходите рядышком, держась друг за дружку, и ругаться нет просто сил. Только вместе трепещете пред ангелом смерти, перед Малхамовэсом.