Кухарки

Н. А. Лейкинъ КУХАРКИ

I МЯСНОЙ ЛАВК

Утро. Въ мясной лавк тароторятъ другъ съ дружкой о томъ, о семъ кухарки, пришедшія за мясомъ, и, разумется, ругаютъ хозяекъ. Мясники въ грязныхъ отъ крови и сала передникахъ рубятъ говядину для покупательницъ. Паренекъ-подростокъ принимаетъ деньги за стойкой и сдаетъ сдачу. Около стойки слышенъ кухарочій возгласъ:

— Пять копеекъ съ тебя, паренекъ… Давай, давай… Не зажиливай… Нечего теб хозяина-то своего беречь. Не кумъ онъ теб, ни братъ, ни сватъ. А ужъ кухарки безъ халтуры невозможно…

— Да вдь ты вчера двнадцать копеекъ не додала, — улыбается мальчикъ подростокъ.

— Вчера одна покупка, а сегодня другая. Вчера отъ рубля двнадцать копеекъ, а сегодня пятачокъ отъ полтины. Это на помаду и на кофей. Самъ, вдь, знаешь, что какое кухарочное положеніе. Давай, давай. Не стыдись.

— Длать нечего… Получите пятачокъ. А только, какой вы строгой жизни, госпожа кухарочка!

— Будешь съ вами, чертями, строгъ, когда вы правиловъ не знаете! Анисьюшка! Анисья Матвевна, голубушка! Здравствуй, мать моя! Какими ты здсь, ангелка, судьбами?

— Здравствуй, Дарья Силантьевна.

Чмокъ, чмокъ — и дв кухарки расцловались. Одна была черноволосая въ сромъ байковомъ платк на голов и съ усиками надъ верхней губой, другая — рыжая, скуластая и въ темно-желтомъ платк съ разводами.

— Какимъ это втромъ тебя съ Песковъ-то къ намъ занесло? — повторила вопросъ черная кухарка.

— Да вотъ уже третій день живу здсь у васъ на мст въ угловомъ дом. Мой пострлъ сюда перебрался, и я съ стараго мста соскочила, чтобъ поближе къ нему быть.:

— Подарочекъ-то рождественскій все-таки у хозяевъ слизнула-ли?

— Взяла, взяла. Только подарка и ждала, а то мой пострлъ давно уже въ здшнихъ мстахъ околачивается. Что-жъ посл подарка я вс святки у нихъ прожила. Я честь-честью.

— Шерстяное платье взяла?

— Шерстяное, и два рубля денегъ на кофей. Я все-таки съ ними по благородному… Я имъ праздники отработала. Гости у нихъ два раза были, такъ я честь честью бламанже даже сдлала, — сообщала рыжая кухарка. — Ну, а вотъ здшнее-то мсто было у меня раньше припасено.

— Не стоитъ баловать-то хозяевъ. И такъ ужъ они… Ну, а я, двушка, также думаю съ мста уходить.

— Тоже на другое мсто норовишь?

— Нтъ, Богъ съ ними, съ мстами, покудова. Думаю мсяцъ, другой въ своемъ уголк побаловаться.

— Отдохнуть?

— Да чего-жъ мн себя не потшить, двушка! Вещи, которыя у меня заложены были, теперь я вс выкупила, восемнадцать рублей у меня прикоплено есть, хорошій кусокъ шерстяной матеріи на платье въ сундук лежитъ, на цлую подушку я себ пера отъ птицы накопила, такъ чего-жъ мн такъ ужъ очень лямку-то по хозяевамъ тянуть! Можно и на своей вол пожить. Я всегда такъ… Я семь-восемь мсяцовъ на мст сижу, а потомъ ужь мстомъ не дорожу. Плевать мн.

— Теб хорошо такъ разсуждать, коли у тебя изверга нтъ, — сказала рыжая кухарка. — А поговори-ка ты съ моимъ извергомъ.

— Какъ изверга у меня нтъ? Извергъ у меня есть, а только онъ самъ по себ и не особенно меня тиранствуетъ.

— Ну, да не вышибаетъ.

— Боже избави! Да я сама ему глаза выцарапаю. Нтъ, милушка, онъ слесарь, вагонный слесарь, и иногда по два съ полтиной въ день зарабатываетъ.

— Вотъ, ногъ… Скажи, какая счастливая! А я-то сирота!

— И давно-бы мы съ нимъ, двушка, обзаконились, продолжала черная кухарка:- да у него жена въ деревн есть. Хорошій слесарь. Ну, придетъ, возьметъ иногда на похмелье, а такъ, чтобъ силой вышибать — этого у насъ нтъ. Онъ даже, вонъ, въ прошломъ году въ Дарьинъ день мн кофейникъ мдный принесъ и чашку расписную… «Вотъ, говоритъ, теб, Дарьюшка, въ день ангела».

— Скажи на милость, какой! Это ужъ, значить, человкъ обстоятельный! А мой-то, мой-то эіопъ какой! На прошлой недл, душечка, прямо пришелъ и хорошій платокъ у меня уволокъ.

— Такъ чего-жъ ты такого при себ держишь? — спросила черная кухарка.

— Да все думается, что вотъ, вотъ… А только ужь теперь онъ него и не отбояришься. Нтъ, не отбояришься. Онъ на дн моря сыщетъ.

— Да какое ужь тутъ отбояриванье, коли сама къ нему поближе перехала.

— Изсушилъ, изсушилъ, тиранъ! — вздохнула рыжая кухарка и даже отерла слезу. — А ты, Дарьюшка, за сколько у господъ живешь? — спросила она. — Не передашь-ли мн свое мстечко, коли собираешься уходить? Можетъ статься, твое-то выгодне;

— За восемь рублей живу, и горячее отсыпное.

— Ну, и я тоже. А я пуще изъ-за помщенія думаю уходить. Комнаты мн нтъ, и сплю я въ кухн за перегородкой. Придетъ мерзавецъ-то, посидитъ-посидитъ, и некуда его спрятать. Все на юру, все на юру. Войдетъ барыня въ кухню, и онъ передъ ней какъ на ладони.

— У насъ тоже помщеніе-то не ахти. Хоть и есть комната, да вмст съ горничной.

— Ну, все-таки… Все-таки его можно посадить туда, подлеца, чтобъ передъ хозяйкой-то онъ не торчалъ. Пожалуйста, Дашенька, передай мн это мсто, когда уйдешь.

Черная кухарка подумала и отвчала:

— Да пожалуй, бери. А только мн еще надо съ барыней поругаться, чтобъ уйти, а то какъ-же…

— Да зачмъ-же ругаться-то? Ты честью уходи.

— Неловко, милая.

— Отчего неловко?