Кухтеринские бриллианты. Шаманова гарь

Поддавшись в конце концов настойчивым уговорам, Иготкин отыскал в кладовке широкие охотничьи лыжи, взял отцовское ружье и отправился в тайгу. За день еле-еле осилил с десяток километров, хотя до службы часто отмахивал добрых полсотни. Вернулся из тайги словно разбитый, без добычи, но вроде бы немного схлынула с души безысходная тоска. В следующий раз он почувствовал себя увереннее. Даже удалось подстрелить увесистого глухаря и трех рябчиков. День ото дня веселел взгляд Степана. Ослабшее от душевной боли тело стало крепнуть.

В один из дней, петляя по тайге, наткнулся Степан на свежую лыжню. Лыжня была неглубокой, вроде проскользил по сугробу подросток. Обрадованный близким присутствием человека, Иготкин поддал ходу. Увлекшись, задумался. Вывел его из задумчивости хлесткий, как щелчок пастушьего кнута, выстрел мелкокалиберной винтовки. Вздрогнув от неожиданности, Степан огляделся. Невдалеке между деревьев увидел невысокую фигурку. Сразу подумалось, будто подрастающий лисьенорец пробует охотничью удачу, но, приглядевшись к овчинному полушубку с беличьей оторочкой и пуховой шали на голове, сообразил, что стреляла молодая охотница.

— Здравствуй, землячка, — подкатившись на лыжах к ней, сказал Иготкин.

— Здравствуйте, — спокойно ответила девушка, отряхивая снег с подстреленного рябчика.

— Кажись, метко стреляешь, а?..

— Слава Богу, из однопульки не мажу.

— Давно охотишься?

— С детства.

— Сколько ж тебе сейчас годков?

— Уже восемнадцатый.

Степан вгляделся в молодое лицо. Порозовевшие от мороза щеки, алые, чуть припухшие губы, выбившийся из-под шали на лбу посеребренный инеем завиток русых волос и черные, как переспевшая смородина, глаза с лукавым прищуром делали девушку похожей на красавицу с цветной рождественской открытки.

— Ты чья, такая славная? — спросил Иготкин.

— Темелькина, — строго ответила девушка. — Не узнали?..

— Нет, не узнал. Стало быть, ты — Дашутка?

— Стало быть, так, — девушка улыбнулась. — А вас, Степан Егорович, я сразу узнала. Вернулись со службы, да?..

— Вернулся, — с внезапной веселостью проговорил Степан.

Последний раз он видел Дашутку еще до призыва на флот и теперь поразился тому, как выросла она за прошедшие годы, как похорошела.

Доктора и время вылечивают самые тяжкие раны. Со временем затянулась и душевная рана Степана Иготкина. А доктором стала Дашутка. Она заполнила в его душе ту пустоту, которая образовалась после смерти самых близких людей: отца и матери.

Весной Степан с Дашуткой справили свадьбу. Дашутка с небольшим узелком приданого пришла в дом Степановых родителей и в один день навела в нем порядок: желтизной засветился выскобленный пол, заголубели вымытые стекла окон, повеяло в доме теплом и уютом, памятным Степану с отроческой поры. Темелькин жить с молодыми отказался — не захотел покидать свою избу.

Через год у молодоженов родился сын. В честь погибшего деда новорожденного нарекли Егором, а Дашутка стала звать сына Егорушкой.

Когда в семье согласие да радость, время летит незаметно. Село Лисьи Норы находилось в стороне от больших дорог, жизнь здесь текла тихо, будто и не было в России революции. Изредка лисьенорцы, ездившие в губернский город, привозили смутные слухи о том, что началась какая-то новая политика, называемая НЭПом, что опять появились купцы, которые скупают пушнину для продажи ее за границу. Иготкин, занятый своим хозяйством, политикой не интересовался, а слухам, тем более сомнительным, не верил.

Однажды, в сумерках возвратившись из тайги, Степан грелся у теплой печки. Дожидаясь, пока Дашутка соберет на стол ужин, присматривал за сыном, резво бегающим по кухне. Неожиданно на крыльце послышался громкий разговор, затопали валенки. В распахнувшейся двери появился Темелькин, а следом за ним рослый мужчина в морской одежде.

— Дружка, паря Степан, тебе привел, — снимая меховую шапку, сказал тесть и, присаживаясь у порога на скамейку, как всегда сразу полез в карман за трубкой.

Короткий зимний день был на исходе. Лампу еще не засветили, и Степан не мог толком разглядеть лицо вошедшего моряка.

— Не узнаешь, едрено-зелено? — басом проговорил тот.

— Федос?.. — неуверенно спросил Степан, смутно припоминая своего сослуживца по эскадронному миноносцу «Самсон».

— Он самый, — пробасил моряк. — Федос, по фамилии Чимра. Забыл?..

— Как же забыть?!

Обнялись старые друзья, расцеловались.

За ужином Иготкин пробовал начать разговор, однако, заметив, что друг сильно голоден, умолк. Только когда Чимра наелся и поблагодарил хозяйку, Степан спросил:

— Какая нелегкая занесла тебя в нашу глухомань?

Чимра ответил уклончиво:

— Сытно живете. — И показал на стол: — Мясо, поди, не выводится?

Иготкин усмехнулся:

— Тайга кормит.

— А в России голод. Знаешь об этом?

— Краем уха слышал что-то такое…

— А я, Степан, своими глазами видел. Страшное это дело — голод, очень страшное.

— Не было бы революции, и не голодала бы Россия.

— Трудно сказать, что было бы и чего не было…