Кухтеринские бриллианты. Шаманова гарь

— Как сказать… Что написано пером, не вырубишь и топором. Выбирайте одно из двух: либо даете показания о шпионской деятельности Чимры, либо НКВД привлекает вас к ответственности за умышленный поджог Шамановой тайги…

Степан почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. В висках гулко застучало. Собрав всю силу воли, чтобы не сорваться, он тихо спросил:

— За кого, гражданин оперуполномоченный, меня принимаете?

— За нормального человека, который дорожит собственной жизнью, — спокойно ответил чекист.

— Значит, ради спасения собственной шкуры я должен оклеветать невинного человека?..

— Вы слишком много задаете вопросов. Отвечайте: да или нет?

— Нет! — запальчиво рубанул Иготкин.

— Решение окончательное?

— И бесповоротное!

— Не пожалеете?..

— Никогда! Даже, если к стенке поставите…

Оперуполномоченный долго молчал, словно не мог сообразить, как вести разговор дальше. Видимо, ничего не придумав, он положил в портфель папку, которую ни разу так и не раскрыл. Проскрипел бурками к вешалке у порога. Надел шапку с красной звездочкой и шинель с малиновыми квадратными петлицами. Поверх шинели натянул мохнатую собачью доху и только после этого сказал:

— Ну что ж, Степан Егорович, любопытно было с вами познакомиться… — чуть подумав, вроде бы с сожалением добавил: — Оказывается, живете вы еще в старом измерении. Если не избавитесь от принципиальности, не сносить вам головы…

Ушел оперуполномоченный не попрощавшись, и Степан не понял: к добру это или к худу. Через окно он видел, как чекист сел в кошеву и направил застоявшегося на морозе жеребца прямиком к дому Колоколкина.

«Неужели Иван Михайлович пойдет на поводу у опера и накатает под его диктовку на меня донос?» — мелькнула тревожная мысль. Облокотившись о стол, Степан сдавил голову руками. Задумался. Колоколкин был одним из уважаемых в Лисьих Норах промысловиков. Мужик гордый, зажиточный. Зря его подозревали в темных связях с Шаманом. И все из-за того, что не любил таежный следопыт оправдываться. Вспыльчив был, как порох, но и отходчив. Не носил злобу за пазухой. Побузив на первом собрании, когда создавалась промысловая артель, Иван Михайлович после удачливого сезона оценил выгоды коллективной охоты и добровольно вошел в общее дело.

«Что за жизнь такая пошла, бестолковая? Отчего беда за бедой валится на меня? Кому я заступил дорогу? Или Господа Бога ненароком обидел?» — мучительно рассуждал Иготкин и ни на один свой вопрос не находил ответа.

Вспомнилась последняя встреча с Чимрой. Прошлой осенью Степан приезжал в «Сибпушнину» заключать договор на предстоящий зимний сезон. Федос выглядел тогда болезненно. Лицо его было усталым, с набрякшими отеками под глазами и покрасневшими, словно от бессонницы, веками. Заговорили о промысловых планах. Степан посетовал, что по всему Чулыму началась массовая вырубка прибрежной тайги. Лес без разбору валят заключенные Сибирских лагерей, коротко окрещенных в народе «Сиблагами». А Сиблагов этих вдоль Чулыма становится все больше и больше. Сколоченные на скорую руку бараки, обнесенные колючей проволокой и сторожевыми вышками, с реки не видны, будто и нет их вовсе. Скрываются они в тайге, и на много верст вокруг лагерей запрещен охотничий промысел. Да и всякая живность разбегается от лесопорубок.

— Скоро вообще негде будет промышлять, — пожаловался Степан.

— Да, браток, круто, очень круто завинчивают нам гайки, — с тяжелым вздохом согласился Чимра. — Царские опричники Малюты Скуратова кажутся слепыми котятами по сравнению с всевидящими борзыми из НКВД. Если и дальше так будет продолжаться, то советское бесклассовое общество вот-вот разделится на две равные половины: заключенных и охранников.

— Что теперь делать, Федос? Как жить?

— Эх, Степа, кабы я знал, что да как… — Чимра посмотрел Иготкину в глаза. — Никому не задавай этого вопроса, ибо никто тебе на него не ответит. И о политике ни с кем — ни звука! Зажми язык за зубами, иначе придется тебе, браток, на жидких харчах очень долго валить лес…

Это были последние слова Чимры, сказанные Степану при расставании. «Ох, Федос, Федос… Меня предупреждал, а сам не уберегся от лесоповала, — мрачно рассуждал теперь Степан. — Какие же секреты ты, заядлый коммунист, выдал японской разведке? Количество заготовленных шкурок соболя? Так почти все соболиные шкурки идут за границу, и сосчитать их — пара пустяков. Или мороженые рябчики, закупленные шведами, составляют государственную тайну?.. Нет, мой корабельный друг, не японская разведка тебя подкузьмила. Чем-то другим не угодил ты советской власти… А меня хотят упечь в кутузку за компанию с тобой, дескать, два сапога — пара»…

От тяжких раздумий отвлек Степана внезапно пришедший Темелькин. Обметая голиком у порога заснеженные валенки, старик любопытно спросил:

— Зачем, паря, милиция приезжала?

— Это оперуполномоченный НКВД, — сказал Степан.

— Однако штрафанул тебя? Совсем темный сидишь.

— Хуже, отец…

Иготкин рассказал тестю суть разговора с чекистом. Темелькин, привычно усевшись у печки, достал из кармана полушубка кисет с самосадом и трубку.