Кукла

- Послушайте, я понимаю женщину, которая отдается из любви или из-за бедности. Но понять такую вот духовную проституцию, которой занимаются без нужды, холодно, прикрываясь мнимой добродетелью, - нет, это уму непостижимо.

- Значит, есть вещи, которых нельзя простить? - тихо спросила она.

- Кто и кому должен прощать? Пан Старский, вероятно, даже не способен обидеться из-за таких вещей да еще, пожалуй, станет рекомендовать своих приятелей. Об остальных можно не беспокоиться, имея к услугам столь многочисленное и столь избранное общество.

- Еще одно, - сказала Вонсовская, поднимаясь. - Можно ли узнать, что вы собираетесь делать?

- Если бы я знал...

Она протянула ему руку.

- Прощайте.

- Желаю вам счастья...

- О... - вздохнула она и быстро вышла из комнаты.

"Кажется, - подумал Вокульский, спускаясь по лестнице, - сейчас я уладил два дела... Кто знает, не прав ли Шуман..."

От Вонсовской Вокульский поехал к Жецкому. Старый приказчик был бледен и худ; он с трудом поднялся с кресла. Вокульского глубоко взволновал его вид.

- Ты не сердишься, старина, что я так давно не навещал тебя? - спросил он, пожимая ему руку. Жецкий грустно покачал головой.

- Будто я не знаю, что с тобой происходит? - ответил он. - Плохо... плохо все кругом... и становится все хуже и хуже...

Вокульский сел и задумался. Жецкий заговорил:

- Видишь ли, Стах, я так понимаю, что пора мне отправляться к Кацу и моим пехотинцам, а то они где-то там уже точат на меня зубы, дезертир, мол... Знаю: что бы ты ни решил сделать с собою, все будет хорошо и разумно, но... не лучше ли всего жениться на Ставской?.. Ведь она вроде как бы твоя жертва...

Вокульский схватился за голову.

- Бог ты мой! - крикнул он. - Развяжусь ли я когда-нибудь с бабами!.. Одна льстит себя мыслью, что я сделался ее жертвой, другая сама стала моей жертвой, третья хотела стать моей жертвой, да еще нашлось бы с десяток таких, которые бы охотно приняли в жертву меня с моим богатством в придачу... Любопытная страна, где бабы играют первую скрипку и где люди не интересуются ничем, кроме счастливой или несчастной любви...

- Ну, ну, ну... - успокаивал его Жецкий. - Ведь я тебя за шиворот не тащу... Только, видишь ли, Шуман говорил, что тебе поскорей нужно завести новый роман...

- Эх, нет... Мне гораздо нужнее переменить климат, и я уже прописал себе это лекарство.

- Ты уезжаешь?

- Самое позднее послезавтра - в Москву, а там... куда бог пошлет...

- Ты имеешь что-нибудь в виду? - таинственно спросил Жецкий.

Вокульский задумался.

- Я еще ни на чем определенном не могу остановиться; я колеблюсь словно раскачиваюсь на высоченных качелях. Иногда мне кажется, что я еще совершу что-нибудь полезное...

- Ох, вот, вот...

- Но минутами меня охватывает такое отчаяние, что хочется сквозь землю провалиться со всем, к чему только я ни прикасался...

- Это уж неразумно... неразумно... - заметил Жецкий.

- Знаю... И говорю тебе: равно вероятно, что имя мое когда-нибудь еще прогремит как и то, что я покончу все счеты с жизнью.

Они просидели до позднего вечера.

Через несколько дней разнесся слух, что Вокульский куда-то уехал и, может быть, навсегда.

Все его движимое имущество, начиная с мебели и кончая экипажем и лошадьми, оптом приобрел Шлангбаум по сходной цене.

Глава шестнадцатая

Дневник старого приказчика

"Уже несколько месяцев упорно поговаривают, будто 26 июня сего года в Африке погиб принц Луи-Наполеон, сын императора. И погиб вдобавок в борьбе с каким-то диким народом, который даже неизвестно где живет и как называется. Не может же в самом деле народ называться "зулусами"!

Слух этот все повторяют. Якобы даже императрица Евгения собирается туда поехать, чтобы перевезти в Англию останки сына. Так оно или нет, не знаю, ибо с июля не читал газет и избегаю говорить о политике.

Вздорная вещь политика! Раньше не было ни телеграмм, ни передовиц, однако же человечество шло вперед, и всякий, у кого была голова на плечах, мог без труда разобраться в политической ситуации. Теперь же к вашим услугам и телеграммы, и передовицы, и последние новости, - а все это только сбивает с толку. И мало того что с толку сбивают, - ведь просто душу выворачивают! А не будь у нас Кенига{432} или славного Сулицкого - право, можно было бы усомниться в справедливости всевышнего. Ужас, что печатается нынче в газетах!

Что же касается принца Луи-Наполеона, то он мог и погибнуть, но мог и укрыться где-нибудь от агентов Гамбетты. Я-то вообще не придаю значения слухам.

Клейна все нет и нет, а Лисецкий переехал на Волгу, в Астрахань. На прощанье он сказал мне, что скоро тут останутся одни евреи.

Лисецкий всегда любил преувеличивать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Со здоровьем у меня плоховато. Я так быстро устаю, что уже не могу ходить по улице без палки. Вообще ничего особенного, только иногда вдруг странно разбаливается плечо и одолевает одышка. Но это пройдет; а не пройдет - тоже не беда. Мир как-то так меняется к худшему, что скоро мне уже не с кем будет перекинуться словом и не во что будет верить.