Кукла

"Откуда она знает, - мысленно продолжал он, - что я купил серебро и сервиз? И как она допытывалась, не переплатил ли я. С удовольствием подарил бы я им эти фамильные безделушки. В сущности, я должен ей быть благодарен до гроба, ибо, не влюбись я в нее, не нажить бы мне состояния и вечно бы корпеть за конторкой. А сейчас - может, и грустно мне будет без этого томления, отчаяния, надежд... Глупая жизнь! Мечемся по земле в погоне за призраком, который носим в своем собственном сердце, и, только когда он оттуда исчезнет, видим, что это было безумием... Ну, никогда я не думал, что возможно такое чудесное исцеление! Час назад я еще весь был пропитан отравой, а сейчас так спокоен - и в то же время как-то опустошен, словно вынули из меня душу и нутро и остались только кожа да платье. Чем же мне заняться теперь? Как жить? Поеду, пожалуй, в Париж на выставку, а потом в Альпы..."

Тут к нему на цыпочках подошел Жецкий и, наклонясь к его уху, заговорил:

- А Мрачевский-то как великолепен! А? Этот умеет обходиться с женщинами.

- Как смазливый, избалованный клиентами парикмахер, - ответил Вокульский, не отрывая взгляда от книги.

- Он стал таким по вине наших покупательниц, - отвечал старый приказчик, но, заметив, что мешает хозяину, отошел.

Вокульский снова погрузился в задумчивость. Потом как бы невзначай взглянул на Мрачевского и впервые обнаружил в физиономии молодого человека нечто выделяющее его среди прочих.

"Да, - подумал Вокульский, - он непростительно глуп и, видно, поэтому нравится женщинам".

Он готов был смеяться и над панной Изабеллой, бросавшей томные взгляды на молодого красавчика, и над собственным обольщением, которое сегодня так внезапно рассеялось.

Вдруг кто-то произнес имя панны Изабеллы. Вокульский вздрогнул и заметил, что в магазине нет ни одного покупателя.

- Ну, сударь, сегодня вы не скрывали своих амурных дел, - говорил Мрачевскому Клейн, грустно усмехаясь.

- Но как она на меня смотрела... просто - ах! - вздохнул Мрачевский, прижимая одну руку к груди, а другой подкручивая усики. - Не сомневаюсь, продолжал он, - что через несколько дней получу от нее надушенную записочку. А там - первое свидание, потом - "ради вас я попираю правила, в коих воспитана", ну и: "Скажи, ты не презираешь меня?" Минута перед тем весьма упоительна, зато минуту спустя вам становится весьма не по себе...

- Полно врать, - перебил Лисецкий. - Знаем мы ваши победы: Матильды да Эльзы, которых вы прельщаете порцией жаркого и кружкой пива.

- Матильды - это на каждый день, а дамы - по праздникам. Но Иза будет самым большим праздником. Честное слово, я не встречал еще женщины, которая бы так чертовски действовала на меня... Ну, да что говорить - и она ко мне льнет...

Хлопнула дверь, и в магазин вошел пожилой господин с проседью; он спросил брелок к часам, но кричал и стучал тростью так, словно собирался скупить все японские вазы.

Вокульский слушал, не шелохнувшись, похвальбу Мрачевского. Он испытывал такое ощущение, словно на голову и на грудь ему навалилась какая-то тяжесть.

"В конце концов меня это совершенно не касается", - сказал он себе.

После господина с проседью в магазин вошла дама, спросившая зонтик, за нею - господин средних лет, желавший купить шляпу, затем молодой человек, которому нужен был портсигар, и, наконец, три барышни, причем одна из них требовала перчатки Шольца - именно Шольца, потому что других она не носит.

Вокульский закрыл книгу, медленно поднялся с кресла, и взяв с конторки шляпу, направился к выходу. Ему трудно было дышать, голова трещала, раскалывалась от боли.

Пан Игнаций подбежал к нему.

- Ты уходишь... не заглянешь ли в новое помещение? - спросил он.

- Никуда я не пойду, я устал, - отвечал Вокульский, не глядя ему в глаза.

Когда дверь за хозяином закрылась, Лисецкий тронул Жецкого за плечо.

- Хозяин-то наш как будто начинает выдыхаться?

- Ну, - возразил пан Игнаций, - пустить в ход такое заведение, как московское, это не шуточки. Ясное дело!

- А зачем он его затеял?

- Затем, чтобы было из чего давать нам прибавку, - сухо ответил пан Игнаций.

- Так пусть открывает хоть сотню новых заведений, даже в Иркутске, лишь бы ежегодно давал нам прибавку, - заметил Лисецкий, - по этому поводу я с ним спорить не стану. Но, оставив этот вопрос в стороне, скажу все-таки, что он сам на себя не похож, особенно сегодня. Евреи, господа, евреи, продолжал он, - как пронюхают они о его проектах, житья ему не дадут!

- Что евреи...

- Евреи, поверьте мне, евреи... Они не допустят, чтобы им поперек дороги стал какой-то Вокульский, не еврей и даже не выкрест.

- Вокульский вступит в сношения с шляхтой, - ответил Игнаций, - а капиталы и там найдутся.

- Как знать, что хуже: еврей или шляхтич, - бросил мимоходом Клейн и поднял брови с весьма горестным видом.

Глава восьмая

Размышления

Очутившись на улице, Вокульский постоял на тротуаре, словно раздумывая, куда пойти. Его никуда не тянуло. Но, случайно взглянув направо, на свой новый магазин, перед которым уже останавливались прохожие, он с омерзением отвернулся и пошел влево.